Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Allemand? Немец?

Внезапно из тени выступил мужчина и двинулся за ним. Хриплый голос, лицо в шрамах. Мориц знал этот тип грязного отребья. Их часто использовали в качестве шпиков.

– Cache cache? C’est dangereux, mon ami! Allemand? [45] Укромное местечко? Здесь опасно, приятель! Немец? ( фр. )

Мориц понял, что выбор у него небольшой: либо быть ограбленным, либо сделать этого типа другом. Он достал обрывок карты и прочитал адрес. Мужчина задумался. Потом молча кивнул и пошел вперед. Быстрым шагом, сквозь путаницу переулков, так что Мориц быстро перестал ориентироваться. Может, он делал это намеренно? Внезапно человек остановился и прошептал с угрозой:

– Бакшиш!

Мориц отдал ему свои последние деньги.

– C’est tout? [46] И это все? ( фр. )

Мориц развел руками. Больше у него не было. Мужчина указал на его обручальное кольцо. Мориц решительно помотал головой: нет. Мужчина отвернулся и двинулся прочь.

– Attendez! [47] Постой! ( фр. ) – крикнул Мориц.

Мужчина остановился. Мориц стянул кольцо с пальца. Он ненавидел этого типа и еще больше ненавидел себя за то, что отдает ему кольцо. Он старался не думать о Фанни. Купит новое, как только выберется отсюда, и ничего ей об этом не расскажет. Тип сунул кольцо в карман и кивнул на входную дверь:

– Латиф Абдеррахман.

И исчез во тьме так же быстро, как появился.

Мориц оглядел себя в темноте. Грязная рубашка с оторванным рукавом. Окровавленные форменные брюки. Он бы и сам себе не поверил. Вздохнул, набрался мужества и постучал. Чуть слышно, чтобы не разбудить соседей. Прошла вечность, прежде чем раздались шаги. И женский голос за дверью:

– Шкоун?

Он кашлянул. Дверь приоткрылась. Арабка с керосиновой лампой в руке с недоверием смотрела на него.

– Bonsoir , – произнес Мориц на ломаном французском. – Excusez-moi.

И сказал, что он друг месье Сарфати. Виктора Сарфати. Женщина закрыла дверь. Тихонько, без враждебности. Потом что-то крикнула внутрь дома. Мориц ждал. Наконец дверь снова открылась. Мориц увидел худощавого мужчину лет пятидесяти с лишним. Тот, держа в одной руке керосиновую лампу, другой надел круглые очки и оглядел посетителя. То был любопытный, открытый взгляд, такой в эти дни редко встретишь. Человек, добрый к людям, невзирая ни на что. На нем был измятый светлый костюм и дырявые носки. Мориц достал из кармана обрывок карты и протянул.

È un amico.

Худощавый человек перечитал записку несколько раз и снова окинул взглядом рваную одежду Морица. Потом осторожно спросил:

– Vous êtes allemand? [48] Вы немец? ( фр. )

Врать не было смысла.

– Oui.

Как-то вдруг слово «немец» перестало означать власть, а обратилось в позорное пятно. Впервые в жизни Мориц произносил его не уверенно, а еле слышно. Это было непривычно. Мужчина в дверях раздумывал.

– Виктор ваш сын? – спросил Мориц.

Альберт кивнул. Мориц попытался объяснить, что тогда произошло. На хуторе и позднее в подвале «Мажестика». Сперва на ломаном французском, а потом, когда понял, что можно говорить по-итальянски, уже на языке, которым владел лучше.

Альберт слушал внимательно и взволнованно. Потом осторожно раскрыл дверь, не широко, ровно настолько, чтобы Мориц смог протиснуться внутрь. Он поставил лампу на пол и предложил Морицу сесть на кушетку. Первая комната в старых арабских домах, сразу за дверью, всегда была комнатой для посетителей. Только за ней следовал холл, через который впускали внутрь более близких друзей и родственников.

– Мими? Иди сюда, у нас гость! – позвал Альберт и сел напротив Морица.

В комнату вошла его жена. Непокрытые волосы и европейское платье. Мориц встал.

– Это синьор…

– Райнке. Мориц Райнке.

Осознав, что он немец, она отдернула руку.

– Сядь, Мими. У него новости от Виктора.

Лицо Мими напряглось. Приготовилась к дурной вести.

– Он говорит, что Виктор жив. Он его видел.

– Да, – тихо сказал Мориц. – Он был арестован, но смог бежать.

Альберт и Мими смотрели на него молча. Керосиновая лампа шипела и беспокойно мигала. Они сидели друг против друга словно в пещере, и то, что определяло их жизнь в последние шесть месяцев, – иерархия – исчезло. Пока вчерашние господа превращались за стенами дома в гонимых, эти трое еще не знали, как обходиться с новыми ролями. Они преодолевали это с натянутой вежливостью. Мориц же чувствовал еще нечто неожиданное. От этой чужой супружеской пары исходило то, что было так привычно на родине, но на фронте кануло в забвение, – приличие.

– И где Виктор теперь? – помедлив, спросила Мими. К недоверию в ее голосе примешивалась надежда.

– Я не знаю. Он хотел пересечь алжирскую границу.

– Почему вы пришли к нам?

– Он просил передать, что он в безопасности. Ясмина…

Альберт и Мими переглянулись. Мориц попытался угадать их мысли. Теперь они понимали, что он не совсем выдумал все это.

– Что вы с ним сделали? – спросила Мими.

– Ничего. Его должны были расстрелять, но я помог ему бежать.

Он сказал это без гордости, и, может, поэтому Альберт и Мими почувствовали, что он не врет.

– Почему вы это сделали?

– Потому что… – Мориц сам не знал ответа.

Мими что-то шепнула Альберту.

– Нет, – тихо ответил ей Альберт, – я познакомился с ними. Есть и хорошие.

Это «есть и хорошие» царапнуло Морица. Хорошие для одного – плохие для другого. Если бы товарищи его тогда застукали, то казнили бы вместо Виктора – как предателя. Но добро ни с чем не спутаешь. На их языке, в их культуре оно означало то же, что и в его: когда один человек помогает другому.

Но откуда им знать, что он говорит правду? Он принялся рассказывать о ночи, когда освободил Виктора. Как тот выглядел, как звучал его голос. Рассказал, как его схватили на ферме Жака. Только одну деталь он опустил: как подсматривал за Виктором и Ясминой. Добавил, что Ясмине удалось бежать.

– Она в безопасности? – спросил Мориц.

– Да, – коротко ответил Альберт.

Мими раздумывала. Затем приняла решение. Она позвала Ясмину. Мориц чувствовал, что Альберт этого не одобряет. Но Мими дочь нужна была как свидетельница – удостовериться, что немец говорит правду.

Когда в комнате появилась Ясмина, Мориц не сразу ее узнал. Длинные кудри сейчас были собраны в строгий узел. Она словно повзрослела. И была очень красивой. Он встал.

– Это синьор Мори́с, – сказала Мими. – У него новости от Виктора.

– Мо́риц, – вежливо поправил он.

Узнал он ее по взгляду. Глаза, которые искали. Глаза, которые горели. Глаза, которые поглощали. В тот же момент и она узнала его. Лицо ее потемнело.

– Ты знаешь этого синьора? – спросил Альберт.

– Нет.

Почему она лгала? Руки у нее дрожали.