Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

На самом деле Леон был слишком хвастлив и слишком гордился своими делами, чтобы удержать что-то в тайне. Однако он владел искусством выдавать из истории только те части, что делают ему честь. И намеки Сильветты никакого отношения к немцам не имели. Просто ей хотелось выспросить, как Мориц подружился с Виктором, она была далека от мысли, что их связывает тайна. И чем более скупыми были ответы Морица, тем сильнее разгорался в ней интерес. Наконец из фойе вышел Леон с кожаной папкой под мышкой.

– Ты идешь, chérie? Au revoir, Мори́с. Shabbat shalom!

Сильветта замешкалась, прежде чем последовать за мужем к машине.

– А вы купались в море, Мори́с?

– Нет, синьора.

– Отличная идея! – перебил Леон. – Устроим поездку на море! Я знаю один потрясающий пляж. Ciao, a prestissimo! [91] Пока, до скорого! ( ит. )

И, ничего не уточняя, он сел в машину и завел мотор. Сильветта смотрела на Морица, пока серебристый кабриолет не слился с лучами закатного солнца. В ее светлых глазах читалась темная, могущественная тоска, которая сопровождала Морица до самой ночи. Хотелось бы ему иметь в тот момент камеру, чтобы запечатлеть этот ее последний взгляд. Будто привороживший его, как Мориц ни пытался от него уклониться. Взгляд, что оставил его в смятении, с чувством, что он снова стал видимым – после целой зимы невидимости.

В полночь, когда кинотеатр покинули последние зрители, Мориц вышел на улицу, вдохнул свежий ночной воздух и почувствовал, как сердце гонит по жилам кровь. Прошел весенний дождь, свет фонарей отражался в мокром асфальте. Воздух был теплый, пахнущий жасмином. Мориц пересек улицу и побежал, перепрыгивая через лужи, как мальчишка. Над домами всходила огромная красноватая луна. Мориц остановился. Если бы по ночам бывала радуга, сейчас бы она стояла на небе.

Когда на следующий вечер он рассказал Ясмине о странном визите Сильветты, глаза у той сузились. С деланым равнодушием она сказала, вынимая из корзины кускус:

– Вам не следует ее отвергать.

Мориц оторопел.

– Иначе Сильветта разозлится.

– Простите, но… она жена Леона.

– У них несчастливый брак, sfortunato, – сказала Ясмина. – Сильветта не подарила ему детей. И он ищет счастья на стороне. А вы не знали?

– Но меня это совсем не касается.

– Она делает лишь то же, что и он. Она ведь красивая, правда?

Мориц был сбит с толку. Зачем она ему это говорит? Хочет его испытать?

– Какой сегодня фильм? – спросила Ясмина, чтобы сменить тему.

И до Морица дошло.

– Сильветта была любовницей Виктора?

Ясмина смотрела через окошко в кинозал.

– Она воображает себе из этого бог знает что. Но для него она была лишь одной из многих, – сказала она спокойно.

Мориц почувствовал, что под напускным равнодушием бушует буря. Он понял, почему она посоветовала ответить на заигрывания Сильветты. Дело было не в нем. А, как всегда, в Викторе. Если Сильветта увлечется другим мужчиной, у Ясмины станет одной соперницей меньше. Мориц был дублером в этом спектакле.

– Как вам кускус?

– Спасибо, вкусно.

Какое-то время они молчали, только стрекотал в тишине проектор. Потом Мориц спросил о здоровье Альберта. Ответ вверг его в уныние.

– Папа́ целый день сидит в своем кресле около радиоприемника. Слушает все новостные передачи подряд. Больше его ничего не интересует. Он ест, пьет, здоровается со мной, но он не такой, как раньше.

Морицу больно было это слышать. Ему стало стыдно, что он давно не навещал Альберта. Но у него не было уверенности, что ему там рады. В последний раз он принес Альберту в подарок старый немецкий радиоприемник, найденный в кинобудке. Хотел порадовать его. Альберт скупо поблагодарил и включил французскую службу Би-би-си. На расспросы Морица отвечал рассеянно: да, он чувствует себя хорошо; да, скоро снова сможет работать; нет, он ни в чем не нуждается. Сидя рядом с ним, Мориц чувствовал себя лишним, более того – виноватым, но бессильным что-либо изменить.

– А ваша матушка? Как дела у нее?

Ясмина вдруг напряглась всем телом. Будто приготовилась обороняться против угрозы, возникшей из-за одного упоминания о Мими.

– Она ненавидит меня. – Ясмина продолжала неотрывно смотреть в окно кинобудки. Уловив за спиной сокрушенное молчание, обернулась: – Она любит малышку. А со мной обращается как со служанкой. Нет, хуже, как с собакой, нет, еще хуже, как с прокаженной! Если бы не папа́, она бы меня давно выгнала. Но он больше не может за меня постоять. И она не упускает случая уколоть меня лишний раз. Показать мне, кто я есть. Бесстыжая шлюха.

Мориц смотрел на нее, не находя слов.

– Настоящая мать никогда не обращалась бы так со своей дочерью.

– Да нет же, зря вы так…

– И ведь она права. Я разочаровала ее. Вместо благодарности опозорила ее семью. Я недостойна носить фамилию Сарфати.

Мориц ужаснулся той пропасти, что открылась за словами Ясмины. Ему было жаль ее. Но она не хотела жалости. Казалось, она решила принимать наказание с пугающей смесью гордости и самобичевания. Потому что считала его заслуженным. Словно угадав намерение Морица шагнуть к ней, Ясмина встала:

– Они меня ждут. Buona notte.

– Нет. Останьтесь.

Ясмина замерла. Мориц подошел к ней и осторожно, очень осторожно обнял. Тело Ясмины сжалось, но она не попыталась вырваться. Он даже не обнимал ее, а ограждал, обхватив руками, от внешнего мира. Он не притиснул ее к себе, лишь окружил ее своим теплом – его остатками. И она не оттолкнула его. И медленно, очень медленно в ней что-то начало таять. Она положила голову ему на плечо. Он не двигался. Ее тело сотрясла легкая судорога, повторилась, усилилась, и вот она уже содрогалась всем телом, не способная сдержать слезы, хлынувшие настоящим потоком. Она плакала взахлеб, не в силах остановиться.

– Что вы собираетесь делать, Ясмина?

– Бежать. Как только вернется Виктор.

А если он не вернется, подумал Мориц, но произнести не решился. Будущее она строила на слишком зыбкой надежде.

А вот Сильветта скоро вернулась и возвращалась еще не раз. Приносила то пироги, то итальянский журнал, а то являлась с пустыми руками. Но неизменно в красивом платье, всякий раз в другом, и всякий раз ее платье открывало чуть больше – то плечи, то колени, совсем чуть-чуть. И каждый раз она выспрашивала Морица, очень ловко, принимаясь рассказывать о себе и постепенно подводя к тем темным местам в его истории, что не давали ей покоя.

– Мой муж всегда так занят, потому во второй половине дня я обычно прогуливаюсь. Весна прекрасна, не правда ли, Мори́с? Кстати, почему вас зовут не Маурицио, ведь вы из Триеста, верно?

– Моя мать любила Францию, – соврал он.

– Ах, знаете, если раньше Леона интересовали только деньги, то сейчас он пристрастился к политике. Вечно эти его важные встречи с друзьями… Я мало что в этом понимаю, а вот вы кажетесь человеком информированным, и, вероятно, в своем мужском кругу…