Элена Ферранте - Лживая взрослая жизнь [litres с оптимизированной обложкой]

– Они разговаривают, как сейчас мы с тобой? – спросила Ида.

– Да.

– Значит, это он пожелал, чтобы твоя тетя стала его детям второй мамой.

– Наверняка. Он был полицейским, делал все, что хотел, у него даже был пистолет.

– Как если бы моя и твоя мамы стали нашими общими мамами?

– Да.

На Иду все это произвело сильное впечатление, Анджела тоже была зачарована. Чем дольше я сочиняла и переделывала эти истории, добавляя в них новые подробности, тем чаще они восклицали «Как здорово, я сейчас расплачусь!» Особенно сестры заинтересовались моим рассказом о забавном Коррадо, красавице Джулиане и милом Тонино. Я сама поразилась тому, с каким жаром описала Тонино. Я не ожидала, что он настолько мне понравился, в тот день он не произвел на меня особого впечатления, наоборот, показался самым неярким. Но я так много о нем говорила, так здорово его придумала, что когда опытная читательница романов Ида сказала «Ты в него влюблена», я согласилась – в основном, чтобы увидеть реакцию Анджелы, – что да, это правда, я его люблю.

Подружки требовали все новые подробности о Виттории, Тонино, Коррадо, Джулиане и их маме, и я не заставляла себя упрашивать. Какое-то время все шло хорошо. Потом они стали просить меня познакомить их хотя бы с Витторией и Тонино. Я сразу сказала «нет», это было мое дело, мои фантазии, мне было от этого хорошо: я зашла слишком далеко, узнай они правду, это бы все испортило. Кроме того, я понимала, что благополучная жизнь родителей закончилась, нам было трудно сохранять прежнее равновесие. Один ложный шаг – «Мама, папа, можно мне взять Анджелу и Иду к тете Виттории?» – и все накопившиеся отрицательные эмоции мгновенно выплеснутся наружу. Однако Анджеле и Иде было любопытно, они настаивали. Я провела осень в метаниях, зажатая между настойчивыми подругами и настойчивой Витторией. Подружки хотели удостовериться, что мир, в который я заглядывала, куда интереснее нашего; Виттория собиралась прогнать меня из этого мира, отдалить от себя, если я не признаю, что поддерживаю ее, а не папу и маму. Я чувствовала, что поблекла в глазах родителей, поблекла в глазах Виттории, что подруги мне больше не верят. В этом состоянии, почти неосознанно, я всерьез начала шпионить за родителями.

Об отце я выяснила только то, что он оказался неожиданно жадным до денег. Я неоднократно слышала, как он негромко, но настойчиво упрекал маму в том, что она слишком много тратит, причем на всякую ерунду. В остальном он вел обычную жизнь: утром лицей, после обеда работа в кабинете, вечером собрания у нас дома или у кого-то еще. Что касается мамы, я часто слышала, как в спорах о деньгах она столь же негромко возражала: «Я сама их заработала, имею право потратить кое-что на себя». Новым было то, что мама, всегда беззлобно посмеивавшаяся над папиными собраниями, – подтрунивая прежде всего над Мариано, она называла их участников «заговорщиками, которые построят лучший мир», - внезапно сама начала в них участвовать, хотя папе это явно не нравилось. Причем не только когда собирались у нас, но и когда собирались у других; теперь я частенько проводила вечера, болтая по телефону с Анджелой или Витторией.

От Анджелы я узнала, что Костанца не разделяет маминого интереса к собраниям: когда они проходили у них дома, она исчезала, или садилась смотреть телевизор, или читала. В конце концов я рассказала Витттории – хотя и не без колебаний – о ссорах из-за денег и о внезапном интересе мамы к папиным вечерним занятиям. Неожиданно она меня похвалила:

– Наконец-то ты увидела, что твой отец любит деньги.

– Да.

– Из-за денег он испортил мне жизнь.

Я не ответила, я была рада, что наконец-то сообщила ей кое-что такое, что ей понравилось. Она стала расспрашивать:

– А что покупает себе твоя мама?

– Платья, белье. А еще много кремов.

– Вот дура! – довольно воскликнула Виттория.

Я поняла, что Виттории хочется знать о подробностях из жизни моих родителей, не просто подтверждающих, что она права, а мои папа и мама нет, но и доказывающих: я учусь видеть то, что не лежит на поверхности, и во всем разбираться.

Увидев, что ей хватает подобных доносов, я испытала облегчение. Как бы она этого ни ждала, я не собиралась порывать с родителями, связь с ними была крепкой, отцовское внимание к деньгам и мелкое транжирство мамы не могли заставить меня их разлюбить. Опасность заключалась в том, что, не зная, что рассказать Виттории, или рассказывая ей всякие глупости, я, чтобы укрепить наше взаимное доверие, незаметно для себя начну выдумывать. К счастью, рождавшиеся у меня в голове выдумки были слишком очевидными, я приписывала членам своей семьи такие злодеяния, какие бывают только в романах, и всякий раз останавливалась, опасаясь, что Виттория скажет: «Ты все врешь». Поэтому я старалась подмечать незначительные, но действительно имевшие место странности и немножко их раздувать. Однако мне все равно было неспокойно. Я не была ни по-настоящему любящей дочерью, ни по-настоящему хорошей шпионкой.

Однажды вечером мы отправились на ужин к Мариано и Костанце. Когда мы спускались по виа Чимароза, я обратила внимание на огромные черные тучи, тянувшие к нам рыхлые лапы: мне это показалось дурным предзнаменованием. В большой квартире, где жили мои подружки, я сразу замерзла, отопление еще не включили, поэтому я не стала снимать шерстяной пиджак, который мама находила весьма элегантным. Хотя у них дома всегда вкусно кормили – безмолвная служанка прекрасно готовила (глядя на нее, я думала о Виттории, работавшей прислугой в похожих домах), – из-за страха испачкать пиджак, который мама советовала снять, я почти не притронулась к еде. Иде, Анджеле и мне было скучно, мы ждали десерт целую вечность, заполненную разглагольствованиями Мариано. Наконец наступил момент, когда можно было попросить разрешения выйти из-за стола, – и Костанца разрешила. Мы пошли в коридор и уселись на пол. Ида принялась бросать красный резиновый мячик, мешая мне и Анджеле, которая приставала ко мне с вопросом, когда же я наконец познакомлю их с моей тетей. В тот вечер Анджела была невероятно назойлива, она сказала:

– Знаешь что?

– Что?

– Я думаю, никакой тети у тебя нет.

– Конечно, есть.

– А если и есть, она совсем не такая, как ты рассказываешь. Поэтому ты не хочешь нас с ней знакомить.

– Она даже лучше, чем я рассказываю.

– Тогда отведи нас к ней, – сказала Ида и с силой бросила мне мяч. Чтобы он в меня не попал, я резко отклонилась назад и растянулась на полу между стеной и раскрытой дверью столовой. Стол, вокруг которого до сих пор сидели наши родители, был прямоугольной формы, он стоял в самом центре. Мне было видно всех в профиль. Мама сидела напротив Мариано, Костанца напротив моего отца, они о чем-то беседовали. Отец что-то сказал, Костанца засмеялась, Мариано ответил. Я лежала на полу, откуда мне были лучше видны не их лица, а их ноги, их обувь. У Мариано ноги были вытянуты, он разговаривал с моим отцом и одновременно сжимал щиколотками мамину ногу.