Элена Ферранте - Лживая взрослая жизнь [litres с оптимизированной обложкой]

В таком настроении я пребывала, когда, вернувшись однажды из лицея, обнаружила, что браслет имеет трагический смысл не для меня одной. Я открыла дверь своим ключом и, войдя к себе в комнату, увидела, что мама с задумчивым лицом стоит перед комодом. Она достала браслет из ящика и держала его в руке, разглядывая так, будто это ожерелье Гармонии [5] В древнегреческой мифологии драгоценное украшение, принадлежавшее богине Гармонии и приносившее несчастье своим обладателям. и она хочет проникнуть в него, чтобы добраться до заключенной в нем волшебной злой силы. Я впервые заметила, что мама стала сильно сутулиться, она выглядела исхудавшей и сгорбившейся.

– Ты больше его не носишь? – спросила она, заметив мое присутствие, но не обернувшись.

– Он мне не нравится.

– Ты знаешь, что он принадлежал не Виттории, а твоей бабушке?

– Кто тебе сказал?

Мама объяснила, что сама позвонила Виттории и узнала, что бабушка, умирая, оставила ей этот браслет. Я глядела на маму растерянно: я считала, что с Витторией больше не следует разговаривать, потому что она опасна и ей нельзя доверять, но запрет, судя по всему, касался меня одной.

– Это правда? – спросила я недоверчиво.

– Кто знает: всему, что связано с семьей твоего отца, включая его самого, верить нельзя.

– Ты с ним говорила?

– Да.

Чтобы окончательно разобраться в этом вопросе, она долго расспрашивала отца – правда ли, что браслет принадлежал вашей матери, правда ли, что она оставила его твоей сестре? – но он стал говорить, что очень дорожит браслетом, помнит, как браслет носила его мама. Узнав, что Виттория собирается продать украшение, он ей заплатил и забрал браслет.

– Когда умерла бабушка? – спросила я.

– До твоего рождения.

– Значит, тетя Виттория соврала, она не дарила мне никакого браслета.

– Так говорит твой отец.

Я почувствовала, что она ему не верит, и, поскольку я поверила и все еще, хотя и нехотя, верила Виттории, я тоже не поверила отцу. Так, против моей воли, браслет уже прокладывал дорогу новой истории, сулившей немало последствий. В моей голове он за считанные секунды стал важной частью ссор между братом и сестрой, еще одним поводом для взаимной ненависти. Я воображала, как бабушка лежит и еле дышит, глаза у нее распахнуты, рот широко раскрыт, а отец и Виттория, наблюдая ее агонию, ссорятся из-за браслета. Отец срывает его с руки Виттории и уносит прочь, под оскорбления и проклятия, швырнув в воздух пачку банкнот. Я спросила:

– По-твоему, по крайней мере вначале, папа забрал браслет у Виттории, чтобы подарить мне, когда я вырасту?

– Нет.

Резкий односложный ответ уколол меня. Я сказала:

– Но ведь он не собирался отдавать его тебе.

Мама кивнула, убрала браслет в ящик и, словно лишившись сил, упала ко мне на постель и зарыдала. Мне было неловко, мама, которая раньше никогда не плакала, в последние месяцы лила слезы по малейшему поводу. Мне тоже хотелось плакать, но я сдерживалась, так почему же и она не могла? Я погладила ее по плечу, поцеловала в голову. Теперь было очевидно, что каким бы путем отец ни завладел браслетом, он преследовал единственную цель – надеть его на тонкое запястье Костанцы. С какой стороны ни рассматривай браслет, какую ни сочиняй про него историю – либо сказку, либо захватывающую, а может, наоборот, ничем не примечательную повесть, – ясно одно: наше тело, движимое жизнью, которая бьется в нем и сгорает, делает глупости, которые делать не должно. Если в целом мне удавалось смириться с этой мыслью – например, применительно к Мариано, да даже ко мне и к маме, – я и представить себе не могла, что глупость способна испортить и таких превосходящих нас людей, как Костанца и мой отец. Я долго переваривала эту историю, фантазировала – в лицее, шагая по улице, за обедом, за ужином, ночью. Мне хотелось найти в ней смысл, чтобы избавиться от впечатления, будто люди, наделенные большим умом, повели себя крайне неумно.

За эту пару лет произошло немало важного. Когда отец, объявивший, что я как две капли воды похожа на его сестру, впервые исчез из дома, я подумала, что он начал испытывать ко мне отвращение. Расстроившись и обидевшись, я решила бросить учебу. Учебники я не открывала, уроки не делала; пока я старалась стать другим человеком, прошла зима. Я отказалась от некоторых навязанных отцом привычек: читать газеты, смотреть новости по телевизору. Я сменила белый и розовый цвета на черный: черные глаза, черные губы, вся одежда черная. Я была рассеянна, глуха к упрекам учителей, равнодушна к маминым слезным жалобам. Вместо того чтобы учиться, я глотала романы, смотрела фильмы по телевизору, оглушала себя музыкой. Но главное – я жила в молчании, несколько слов – и все. У меня и до этого не было приятелей, кроме давней дружбы с Анджелой и Идой. Но поскольку их тоже поглотила трагедия наших семейств, я осталась совсем одна и слышала только метавшийся в моей голове собственный голос. Я смеялась сама с собой, сама себе строила рожи, проводила много времени или на лестнице за лицеем, или на вилле Флоридиана, гуляя по дорожкам, обрамленным деревьями и кустарниками, – раньше я гуляла там с мамой, Костанцей, Анджелой и Идой, которую тогда еще возили в коляске. Мне нравилось, забыв обо всем, возвращаться в счастливое прошлое, словно я уже состарилась; невидящим взглядом я смотрела на ограду, на сады Сантареллы [6] Имеется в виду район, расположенный вокруг виллы Сантарелла. , или, усевшись в парке виллы Флоридиана на лавочку, глядела на море и на город внизу.

Анджела и Ида появились очень нескоро, все ограничилось телефонными разговорами. Мне позвонила веселая Анджела и сказала, что хочет как можно скорее показать мне новую квартиру в Позиллипо.

– Когда ты приедешь? – спросила она.

– Я не знаю.

– Твой отец сказал, что ты будешь часто у нас бывать.

– Я не могу оставить маму.

– Ты на меня сердишься?

– Нет.

Удостоверившись в том, что я по-прежнему ее люблю, Анджела сменила тон и встревоженным голосом поведала мне несколько секретов, хотя и могла догадаться, что у меня не было ни малейшего желания ее слушать. Она сказала, что мой отец станет и для них чем-то вроде отца, потому что после развода женится на Костанце. Сказала, что Мариано не желает больше видеть не только Костанцу, но и их с сестрой, потому что – крикнул он однажды вечером, а Анджела с Идой услышали – он не сомневается, что их настоящий отец – мой папа. Наконец, Анджела рассказала, что теперь у нее есть жених, но я о нем никому не должна говорить: жених – Тонино, он часто ей звонит, они видятся в Позиллипо, гуляют по Мерджеллине [7] Мерджеллина ( Mergellina ) – район Неаполя, расположенный на берегу моря, под холмом Позиллипо. , а меньше недели назад признались друг другу в любви.