Элена Ферранте - Лживая взрослая жизнь [litres с оптимизированной обложкой]

Всякий раз, заслышав шум автомобиля, я косилась в сторону, надеясь, что сейчас появятся Розарио и Коррадо и похитят меня, но в то же время я боялась, что тетя опять начнет орать и рассердится. Мы пришли в церковь, где было на удивление многолюдно. Я сразу подошла к кропильнице, помочила пальцы в святой воде и перекрестилась, прежде чем Виттория принудила меня это сделать. Пахло цветами и человеческим дыханием, раздавался негромкий гул; как только кто-то из детишек заговаривал громко, его шепотом успокаивали. За столом, поставленным в глубине центрального нефа, я увидела стоящего спиной к алтарю дона Джакомо: он эмоционально завершал свою речь. Казалось, он обрадовался нашему появлению и, не прерываясь, помахал нам. Я бы охотно села сзади, где никого не было, но тетя схватила меня за руку и потащила по правому нефу. Мы уселись впереди, рядом с Маргеритой, которая заняла Виттории место и которая, увидев меня, порозовела от радости. Я втиснулась между ней и Витторией: одна была полная, мягкая, другая напряженная, худая. Дон Джакомо умолк, гул усилился. В первом ряду я увидела неподвижно замершую Джулиану и – справа от нее – Тонино: широкие плечи, прямая спина. Потом священник сказал: «Иди сюда, Роберто, что ты там делаешь, садись рядом со мной» – и в церкви воцарилось странное молчание, словно у всех присутствующих одновременно перехватило дыхание.

А может, все было совсем не так, может, когда поднялся высокий и сутулый молодой человек, худой, похожий на тень, это я перестала что-либо слышать. Мне казалось, что он словно подвешен к куполу на длинной золотой цепи, которую вижу я одна и которая поддерживает его, так что он легонько покачивается, едва касаясь ботинками пола. Когда он подошел к столу и повернулся, мне почудилось, будто почти все его лицо занимают глаза – голубые-преголубые глаза на смуглом, костлявом, некрасивом лице, точно зажатом между копной непослушных волос и густой, казавшейся синей, бородой.

Мне было почти пятнадцать лет, и до этого дня никто из парней по-настоящему мне не нравился – уж точно не Коррадо и не Розарио. Но стоило мне увидеть Роберто – прежде чем он открыл рот, прежде чем его лицо вспыхнуло затаенным чувством, прежде чем он произнес хоть одно слово, – как мою грудь пронзила страшная боль и я поняла, что жизнь у меня теперь изменится, что он мне нужен, что я без него никак не смогу, что, даже не веря в Бога, я бы молилась день и ночь напролет о том, чтобы быть с ним, и что только это желание, эта надежда, эта молитва не позволили мне сейчас, тут же, упасть замертво.

Дон Джакомо, усевшийся за скромный стол, не отрывал глаз от Роберто, слушал его очень внимательно, опершись щекой о ладонь. Роберто выступал стоя, повернувшись спиной к алтарю и к большому темному распятию с желтой фигурой Христа; хотя порой его слова звучали жестко, они увлекали. Я почти ничего не запомнила из того, что он сказал, возможно, потому, что в своем выступлении он опирался на культуру, которая была мне чужда, а возможно, потому, что из-за волнения я его не слышала. В голове у меня крутится немало фраз, определенно принадлежащих ему, но я не помню, когда в точности они прозвучали, путаю то, что он говорил в тот день, с тем, что он говорил позже. Впрочем, некоторые фразы наверняка были произнесены именно в то воскресенье. Например, иногда мне кажется, что в тот день в церкви он вспомнил притчу о хороших деревьях, приносящих хорошие плоды, и о плохих деревьях, которые приносят плохие плоды и которые поэтому пускают на дрова. Но чаще мне кажется, что он рассуждал о необходимости рассчитывать силы, прежде чем приступать к важному делу: к примеру, не стоит браться за строительство башни, если у тебя нет средств, чтобы сложить ее до последнего камня. А еще мне кажется, что он призывал всех быть смелыми, напомнив, что единственный способ прожить жизнь не зря – пожертвовать ею ради спасения других. Или я просто воображаю, будто он рассуждал о том, что нужно быть по-настоящему справедливыми, милосердными, верными и не оправдывать собственную несправедливость, жестокосердие и неверность, прикрываясь соблюдением правил. В общем, я и сама в точности не знаю, с тех прошло немало времени, а я все не могу разобраться. Для меня его выступление с начала и до конца было потоком чарующих звуков, лившихся из его прекрасных уст, из горла. Я глядела на его торчащий кадык так, словно за этим выступом на шее трепетало дыхание самого первого существа мужского пола, которое появилось на земле, а не одного из его бесконечных повторений, со временем наводнивших планету. Как прекрасны и страшны были его светлые глаза, выделявшиеся на смуглом лице, его длинные пальцы, блестящие губы. Лишь в одном его слове я не сомневаюсь – в тот день он часто его повторял, будто вертя в руке цветок маргаритки. Это было слово «смирение», и я поняла, что он употребляет его в необычном значении. Роберто объяснил, что оно стерлось из-за неправильного использования, что его нужно очистить, он описывал его как иголку, которой предстоит скрепить нитью разрозненные слои нашего существования. Он говорил, что смирение означает чрезвычайную бдительность в отношении самих себя, что это нож, который постоянно ранит совесть, чтобы она не уснула.

Как только Роберто умолк, тетя потащила меня к Джулиане. Меня поразило то, насколько она изменилась: теперь ее красота показалась мне детской. Она совсем не накрашена, отметила я, цвета одежды абсолютно не женские; мне стало неловко за свою короткую юбчонку, густо накрашенные глаза и губы, глубокий вырез. Мне здесь не место, подумала я… а Джулиана тем временем шептала: «Как же я рада тебя видеть, тебе понравилось?» Я забормотала что-то приятное в ее адрес, восторженно отозвалась о выступлении ее жениха. «Давайте мы вас познакомим», - вмешалась Виттория, и Джулиана повела нас к Роберто.

– Это моя племянница, – гордо заявила тетя (и мне стало совсем неловко), – очень умная барышня.

– Я не умная! – почти крикнула я и протянула ему руку: мне хотелось, чтобы он хотя бы легонько коснулся ее.

Он, не пожимая, подержал мою ладонь в своих и, ласково взглянув на меня, сказал: «Очень приятно». А тетя все ворчала: «Она слишком скромная, не то что мой брат, который всегда был зазнайкой». Роберто спросил меня про учебу – что мы проходим, что я читаю. Длилось это несколько мгновений, но мне показалось, что он спрашивает не из простой вежливости, и я вся похолодела. Я пробормотала что-то про скучные уроки, про трудную книжку, которую читаю уже несколько месяцев, а она все не кончается – в ней говорится о поисках утраченного времени. Джулиана еле слышно сказала Роберто: «Тебя зовут», но он не отрывал своих глаз от моих, он явно удивился, что я читаю такую прекрасную и такую сложную книгу, и обратился к невесте: «Ты говорила, что она способная, но она не просто способная». Тетя приняла гордый вид, повторила, что я ее племянница; тем временем несколько прихожан, улыбаясь Роберто, кивали в сторону священника. Мне хотелось сказать что-то, что ему бы запомнилось, но в голове было пусто, я ничего не придумала. Его уже куда-то тащили – он был всем нужен, – так что он попрощался, огорченно взмахнув рукой, и сразу оказался в плотной группке, где стоял и дон Джакомо.