Элена Ферранте - Лживая взрослая жизнь [litres с оптимизированной обложкой]

Когда я узнала район, у меня прихватило живот, ощущение всемогущества пропало: мне предстояло увидеться с тетей. Коррадо сказал – в основном, чтобы убедить себя самого, что я его слушаюсь:

– Мы высадим тебя здесь.

– Хорошо.

– Встанем на площади, ты там не задерживайся. И помни, что приехала на городском транспорте.

– На каком еще транспорте?

– На автобусе, фуникулере, метро. Главное – не говори, что это мы тебя привезли.

– Хорошо.

– И давай там поскорее.

Я кивнула и вышла из машины.

Я с бьющимся сердцем прошагала по улице, добралась до дома Виттории, позвонила, она открыла. Поначалу я просто опешила. Я приготовила короткую речь, которую собиралась решительно произнести, – главным образом о чувствах, которые были связаны у меня с браслетом и которые делали его моим и только моим. Но я не успела и рта раскрыть. Увидев меня, Виттория начала длинный, скорбный, воинственный, пафосный монолог, который сбил меня с толку и напугал. Чем дольше она говорила, тем яснее я понимала, что браслет послужил просто предлогом. Виттория привязалась ко мне, она решила, что я тоже ее люблю, ей нужно было, чтобы я пришла, – только так она могла высказать мне, насколько я ее разочаровала.

– Я надеялась, – сказала она очень громко, на диалекте, который я понимала с трудом, хотя в последнее время и пыталась выучить, – что ты перешла на мою сторону, что ты увидишь, кто такие на самом деле твои отец и мать, и сразу поймешь, какая я, как мне жилось из-за твоего отца. Но нет, зря я ждала тебя каждое воскресенье. Ты могла хотя бы позвонить, но нет, ты ничего не поняла, наоборот, ты решила, что это я виновата в том, что твоя семья оказалась никудышной. И что ты в конце концов сделала? Вот оно, письмо, которое ты мне написала – мне! и такое письмо! – чтобы я устыдилась того, что я неученая, что ты умеешь складно писать, а я нет. Нет, ты совсем как твой отец, даже хуже, ты меня не уважаешь, ты не сумела понять, что я за человек, ты просто бесчувственная. Так что отдавай браслет, он принадлежал моей покойной матушке, ты его не заслуживаешь. Я ошиблась, в тебе течет не моя кровь, ты чужая.

В общем, я поняла, что если бы в нескончаемой семейной ссоре я заняла нужную сторону, если бы я воспринимала Витторию как единственную оставшуюся у меня опору, единственную наставницу, если бы я воспринимала церковный приход, Маргериту и ее детей как убежище, где меня ждут каждое воскресенье, возвращать браслет было бы не обязательно. Виттория кричала, а я смотрела в ее гневные и одновременно скорбные глаза и видела, как белесая слюна закипает у нее во рту, то и дело выплескиваясь на губы. На самом деле Виттории хотелось, чтобы я сказала, что люблю ее, что благодарна ей за то, что она раскрыла мне глаза на отца, показала, какое он ничтожество, что за это я всегда буду ее любить, что в благодарность я стану ей опорой в старости – и прочее в том же духе. Я мгновенно решила, что именно так ей и скажу. Я наскоро выдумала, будто родители запретили мне ей звонить, затем прибавила, что в письме все было правдой: браслет был мне дорог, ведь он напоминал о том, что Виттория мне помогла, спасла меня, направила в нужную сторону. Я сказала это жалобным голосом, сама удивляясь тому, насколько ловко изображаю огорчение, насколько тщательно выбираю задевающие душу слова, – короче, я повела себя не как Виттория, а намного хуже.

Постепенно она успокоилась, и я почувствовала облегчение. Теперь оставалось только найти способ спокойно уйти, вернуться к ожидавшим меня кавалерам; я надеялась, что Виттория не вспомнит про браслет.

Она действительно больше о нем не говорила, но стала настаивать, чтобы мы вместе пошли в церковь послушать выступление Роберто. Проклятье! От нее было невозможно отделаться. Она принялась расхваливать друга Тонино – видимо, после обручения с Джулианой он стал ее любимчиком. «Ты даже не представляешь, – сказала она, – какой он славный парень – умный, сдержанный. Потом мы пойдем на обед к Маргерите, и ты тоже». Я вежливо ответила, что никак не могу, что мне надо домой – и обняла ее так, словно на самом деле любила… кто знает, может, это было правдой, я сама уже запуталась в своих чувствах. Я тихо проговорила:

– Мне пора, мама ждет, но я скоро вернусь к тебе.

Виттория сдалась:

– Ладно, я тебя провожу.

– Нет-нет, не надо.

– Провожу до остановки автобуса.

– Не надо, я знаю, где остановка.

Бесполезно, она решила идти со мной. Я понятия не имела, где находится остановка, я только надеялась, что она далеко от того места, где меня ждали Розарио и Коррадо. Однако мне показалось, что именно туда мы и направляемся, всю дорогу я твердила с тревогой: «Ладно, спасибо, дальше я сама». Но тетя не отступалась, наоборот, чем больше я старалась от нее отделаться, тем яснее читалось у нее на лице, что она что-то подозревает. Наконец мы завернули за угол; как я и опасалась, автобусная остановка находилась на площади, где меня ждали Коррадо и Розарио – в машине с опущенным верхом их было прекрасно видно.

Виттория сразу заметила автомобиль: крашенный желтым металл сверкал на солнце.

– Ты приехала с Коррадо и с этим придурком?

– Нет.

– Поклянись.

– Клянусь.

Она оттолкнула меня, ударив в грудь, и направилась к машине, громко ругаясь на диалекте. Розарио мгновенно рванул с места. Виттория немного пробежала за ним, в бешенстве выкрикивая оскорбления, затем сняла туфлю и швырнула ее вслед автомобилю. Тот умчался, оставив Витторию, которая, вне себя от ярости, устало согнулась на обочине дороги.

– Ты врунья, – сказала она, когда, подняв туфлю, вернулась ко мне, все еще тяжело дыша.

– Нет, я клянусь.

– Сейчас я позвоню твоей матери и мы все узнаем.

– Не надо, пожалуйста! Я приехала не с ними, но маме звонить не надо.

Я рассказала ей, что поскольку мама запрещала мне с ней видеться, а мне этого очень хотелось, я наврала дома, будто еду с одноклассниками на экскурсию в Казерту. Я звучала вполне убедительно: узнав, что я обманула маму ради встречи с ней, Виттория смягчилась.

– На целый день?

– После обеда мне надо вернуться домой.

Она растерянно заглянула мне в глаза.

– Значит, отправишься со мной слушать Роберто, а потом уйдешь.

– Я боюсь опоздать.

– А я боюсь, что дам тебе по роже, если обнаружу, что ты меня обманываешь и куда-то намылилась с этой парочкой.

Я поплелась с ней, умоляя про себя: «Господи, пожалуйста, мне так не хочется идти в церковь, сделай так, чтобы Коррадо и Розарио не уехали, чтобы они меня где-нибудь подождали, избавь меня от тети, в церкви я умру со скуки». Дорогу я уже знала: пустынные улицы, сорняки, мусор, исписанные и разрисованные стены, дома-развалюхи. Виттория обнимала меня за плечи и периодически с силой прижимала к себе. Она в основном говорила о Джулиане – Коррадо вызывал у нее беспокойство, а Джулиану и Тонино она уважала: Джулиана, мол, стала очень рассудительной. «Любовь, – сказала Виттория с трепетом, повторяя чужие слова, которые смутили и рассердили меня, – похожа на греющий душу луч света». Я была разочарована. Наверное, мне следовало и в тетю всматриваться с тем же вниманием, с которым она просила меня вглядываться в родителей. Наверное, я бы тогда обнаружила, что за очаровавшей меня суровостью скрывалась слабая женщина, которую было легко обмануть, – внешне непробиваемая, а на самом деле беззащитная. Если Виттория на самом деле такая, подумала я разочарованно, тогда она некрасивая, как некрасиво все обыкновенное.