Элена Ферранте - Лживая взрослая жизнь [litres с оптимизированной обложкой]

Меня разбудила сирена «скорой помощи». Было четыре часа утра, я с трудом вспомнила, где нахожусь, а когда вспомнила, сразу подумала: я буду всю жизнь несчастлива. Я пролежала в постели до тех пор, пока не рассвело, рисуя себе подробные картины ожидающего меня несчастья. Я должна была тактично и незаметно оставаться рядом с Роберто, должна была сделать так, чтобы он ко мне привязался. Должна была понемногу узнавать все, что ему нравилось. Должна была получить работу неподалеку от него, тоже преподавать в университете – в Милане, если верх возьмет Джулиана, или же в Неаполе, если верх возьмет моя тетя. Мне нужно было сделать так, чтобы их плаванье длилось вечно, нужно было самой заделывать пробоины в их корабле, помогать им обоим растить детей. В общем, я окончательно решила, что буду жить где-то рядом, довольствоваться крошками с чужого стола. Потом, сама того не заметив, я уснула.

Я вскочила в девять; в квартире по-прежнему было тихо. Я пошла в ванную, умылась, стараясь не глядеть на себя в зеркало, надела ту же блузку, которая была на мне накануне. Поскольку мне показалось, что из спальни доносятся приглушенные голоса, я изучила кухню, накрыла стол на троих, сварила кофе. Но звуки в спальне не стали громче, дверь не открылась, никто оттуда не выглянул. Мне только почудилось в какой-то момент, что Джулиана старается сдержать то ли смех, то ли стон. Мне стало до того больно, что я решила – может, даже неосознанно, просто терпение иссякло – постучать в дверь костяшками пальцев.

Полная тишина. Я снова постучала, настойчивее.

– Да? – ответил Роберто.

Я сообщила радостным голосом:

– Кофе готов. Принести вам?

– Мы сейчас придем, – сказал Роберто, но Джулиана одновременно с ним воскликнула:

– Как здорово! Да, спасибо.

Услышав, как она рассмеялась из-за того, что они заговорили вместе, я добавила еще радостнее:

– Через пять минут!

Я нашла поднос, разместила на нем чашечки, тарелки, приборы, хлеб, печенье, масло, клубничный мармелад, с которого я соскребла плесень, и кипящий кофейник. Делая это, я внезапно почувствовала себя довольной, словно в эти мгновения обретала форму единственная для меня возможность выжить. Я разволновалась, только когда поднос покосился, пока я нажимала свободной рукой на дверную ручку: испугалась, что кофейник и все остальное полетит на пол. Этого не случилось, но радость исчезла, колебания подноса передались и мне. Я шла так, словно не поднос, а я сама могла рухнуть на пол.

В спальне оказалось вовсе не темно, как я того ожидала: штору уже подняли, окно приоткрыли. Роберто и Джулиана лежали в постели, под легким белым одеялом. Роберто с растерянным видом откинул голову на спинку кровати – обычный мужчина, широковатые плечи, узкий торс; Джулиана была без ночной рубашки, она прижималась щекой к его заросшей темными волосами груди, ее рука покоилась на его лице – казалось, она только что ласкала его; она вся точно светилась. Застав их в таком виде, я забыла про все свои планы – нет, я не стала менее несчастной, но я превратилась в зрителя их счастья. Именно этого – как подумалось мне тогда – и желала Джулиана. За те несколько минут, что я собирала поднос, они вполне могли одеться, но, вероятно, она ему этого не позволила, а выскользнула голая из постели, открыла окно, чтобы проветрить, и снова залезла в кровать, изображая молодую женщину после ночи любви: она тесно прижималась к нему под одеялом, закинув ногу ему на ноги. Нет-нет, мой план стать кем-то вроде тети, которая в любой момент поддержит молодых и придет им на помощь, оказался далеко не худшим из ядов. Представшее передо мной зрелище – а для Джулианы, по всей видимости, это было именно зрелище: показать себя, как в кино, попытаться безыскусно воплотить свое счастье, воспользоваться моим вторжением, чтобы я увидела ее и, увидев, навсегда запомнила то, что длится совсем недолго, и превратилась в свидетеля – показалось мне невыносимо жестоким. Тем не менее я осталась с ними, присев на краешек кровати, – разумеется, на стороне Джулианы, еще раз поблагодарила за вчерашний праздник и тоже принялась маленькими глотками пить кофе. Джулиана кое-как прикрывалась одеялом; Роберто наконец-то натянул рубашку, которую я же ему и подала по просьбе Джулианы.

– Какая ты заботливая, Джанни, я это утро никогда не забуду, – воскликнула она и попыталась меня обнять, опасно наклонив при этом стоявший на подушке поднос. Роберто, в свою очередь, сдержанно заметил, глотнув кофе и посмотрев на меня так, словно я картина, которую его как знатока попросили оценить:

– Ты очень красивая.

На обратном пути Джулиана занималась тем, чем не занималась по пути в Милан. Пока поезд – убийственно медленно – тащился в Неаполь, она держала меня в коридоре, между купе и темным окошком, и без устали болтала.

Роберто проводил нас на вокзал. Когда они прощались, на них было больно смотреть: они целовались, обнимались, тесно прижимаясь друг к другу, опять целовались. Совсем не наблюдать за ними у меня не получилось, они были красивой парой: вне всякого сомнения, он любил ее, а она не могла жить без его любви. Но слова Роберто – «Ты очень красивая» – не шли у меня из головы, они тронули самое сердце. Я ответила ему тогда резко, не в тон, из-за волнения коверкая гласные: «Не надо надо мной издеваться». Однако Джулиана тут же поддержала его, прибавив с серьезным видом: «Правда, Джанни, ты очень красивая». Я пробормотала: «Угу, вылитая Виттория», но оба они возмущенно воскликнули – он со смехом, она шлепнув по воздуху рукой: «Какая еще Виттория?! Да что ты такое говоришь? С ума сошла?!» Тогда я вдруг разрыдалась, как дурочка. Плакала я недолго, считанные секунды, можно было подумать, будто я просто закашлялась, но они испугались. Особенно Роберто, который спросил взволнованно: «Что случилось? Успокойся! Что мы сделали не так?» Я сразу взяла себя в руки, мне стало стыдно, но пока мы были на вокзале, стояли на перроне, укладывали багаж в купе, пока Роберто с Джулианой до последней минуты разговаривали через окошко, его слова все так же звучали в моей голове.

Поезд тронулся, мы остались стоять в коридоре. Чтобы взбодриться и прогнать голос Роберто («Ты очень красивая!»), я сказала, желая утешить Джулиану: «Как же он тебя любит, наверное, здорово, когда тебя так любят». А она, внезапно поддавшись отчаянью, заговорила на смеси итальянского и диалекта – и все говорила и говорила, никак не могла остановиться. Мы стояли совсем рядом – соприкасались бедрами, и она часто трогала меня за руку, брала мою ладонь в свою, – но на самом деле мы были далеко друг от друга: я, по-прежнему слыша голос Роберто, который повторял мне волшебные слова, наслаждалась этим подобием таинственного заклинания, которое меня воскресит, а Джулиане нужно было высказать все, из-за чего она так страдала. Она долго говорила, ломая руки от гнева и тревоги, я старалась внимательно ее слушать и даже просила продолжать рассказ. Из-за переживаний она широко раскрывала глаза, нервно накручивала прядку волос на указательный и средний пальцы, потом внезапно отдергивала руку, словно это были не волосы, а змеи, я же ощущала себя счастливой, мне все время хотелось перебить ее и спросить: «По-твоему, Роберто, когда сказал, что я очень красивая, не шутил?»