Мэрибет Мэйхью Уален - А вдруг это правда? [litres]

Брайт похлопала Миртл по плечу, заверив, что все в порядке. Она помогла ей устроиться на ночь и проследила, чтобы та заперла за собой дверь. Все еще взвинченная после ночных событий, Брайт вернулась к себе в темный дом. Она беспокоилась, что Ивретт сделал именно то, чего она боялась с первого дня их отношений. Но забрал ли он с собой их сына? То слово застряло у нее в горле: их . Он не забрал Кристофера, потому что Кристофер не его сын. И осознание этого могло бы стать последней каплей. Она возобновила свою прежнюю внутреннюю нотацию: она сама во всем виновата, она все это заслужила.

И тем не менее она позвала в темноту громким, настойчивым шепотом:

– Ивретт?

Ей хотелось рассказать мужу о том, что произошло тем вечером, обо всем, что она видела в доме Зелл. Она подумала о перепуганных маленьких девочках на кухне Зелл, о мигающих огнях полицейских машин, бросавших красно-синие отблески на соседние дома, о слетевшихся к дому репортерах. Она ускользнула потихоньку, пока все отвлеклись. Обнаружение Ханны наделало шуму, но ей надо было разобраться с собственной еще не оконченной драмой.

Ивретт не ответил, поэтому она быстро направилась в комнату Кристофера, даже не потрудившись включить свет. По этому дому она могла бы пройти во сне, нащупать в темноте дорогу, не натыкаясь на мебель или стены. Комок в ее горле только увеличился, когда она подумала о том, что все это оставит. Сама она дом не потянет. Всю жизнь она хотела одного – однажды поселиться в этом поселке с собственной семьей. Ее мечты были относительно малы, но все еще слишком велики и недостижимы.

Дверь Кристофера была открыта, от ночника, который они держали зажженным для сына, крошечная толика света проливалась в коридор. Она остановилась в дверях, когда увидела, что Ивретт уже стоит у детской кроватки – Гулливер смотрит на лилипута. Она застыла неподвижно, наблюдая эту сцену и ожидая, пока комок в горле рассосется. Через несколько мгновений она поняла, что задерживает дыхание, и выдохнула. Когда она это сделала, Ивретт обернулся и увидел ее. В темноте она едва могла разглядеть его лицо, но инстинктивно поняла, что он плакал. Так же инстинктивно она двинулась к нему, желая обнять его, вытереть слезы, все для него исправить – это всегда было ее желанием. Но, конечно, этот инстинкт привел к тому, что произошло сегодня. Прижав руки к бокам, она заставила себя не тянуться к мужу.

– Я думала, ты ушел, – прошептала она.

Он покачал головой, и на несколько секунд воцарилась тишина.

– Я думал об этом, – наконец сказал он. – Я даже пришел сюда… попрощаться, сказать ему, что мне очень жаль.

Он замолчал, и она боролась с желанием сказать ему, чтобы он продолжал. С языка у нее готовы были сорваться слова: «Тебе не за что извиняться». Но она сдержала их, прикусив нижнюю губу, чтобы не заговорить.

– Но я не смогу этого сказать. Я не смог с ним попрощаться. – Ивретт снова повернулся к Брайт, и она услышала слезы в его голосе. – Он такой красивый.

Она кивнула, и ее собственные глаза наполнились слезами.

– Да, – ответила она.

Кристофер лежал, закинув руки за голову, подбородком к изголовью кровати, маленький слоненок расположился у него под мышкой, лунный свет высвечивал черты лица, которые она тысячу раз рассматривала в поисках доказательства или отрицания его происхождения. Иногда она с абсолютной ясностью видела в нем Трента. В другие дни она видела Ивретта, потому что ей этого хотелось. Когда он родился, мать Ивретта вошла в больничную палату, прижала руки к груди и воскликнула: «Он так похож на своего папу!» Брайт по глупости надеялась, что это означает, что ей нечего бояться. Но она никогда не перестанет бояться.

Ивретт жестом позвал ее за собой в коридор, и, бросив последний взгляд на Кристофера, она вышла следом. Ее поступок был глупым, а существование сына – полной противоположностью сожалениям. Она проведет остаток своей жизни, пытаясь выбраться из ловушки этого парадокса. Она неплотно прикрыла дверь Кристофера, оставив щель между дверью и косяком, – так она сама спала в детстве.

Брайт последовала за Ивреттом через коридор в их спальню, снова помедлив на пороге. Он рухнул в мягкое кресло, которое она когда-то давным-давно поставила в угол комнаты, когда ее мама избавлялась от старых вещей. Кресло превратилось в хранилище брошенной на спинку одежды – его и ее, – которую ни один из них не пытался разобрать, пока не требовалось что-то конкретное. Она была почти уверена, что ее пальто и его толстая фланелевая рубашка все еще висят там с зимы, ждут, когда их обнаружат.

Ей больно было видеть, как он сидит в этом кресле, обхватив голову руками. Она перевела взгляд на их кровать, просто чтобы посмотреть куда-нибудь еще. Ей хотелось, чтобы эта ночь была такой же, как и любая другая, чтобы просто заползти в кровать, почувствовать надежное присутствие Ивретта рядом, чтобы он дразнил ее нескончаемыми обвинениями, что она храпит. Ей будет не хватать именно мелочей. Она услышала, как он вздохнул, и приготовилась к тому, что он собирается сказать.

– У тебя есть к нему чувства? Ты хочешь, чтобы он был в жизни Кристофера? Поэтому ты поехала с ним встречаться?

Эти слова ошеломили Брайт.

– Нет. – Ее возражение эхом прокатилось по комнате. – Ничего подобного. Я… – Она собиралась сказать, что она действительно поехала поговорить с ним о работе. Но когда она встретилась с мужем взглядом, то поняла, что он видит ее насквозь, возможно, даже лучше, чем она сама. Уже тише она продолжила объяснять: – Ты так хотел еще одного ребенка. И я знала, что это невозможно. А потом я нашла его визитку. Я сохранила ее, потому что… – Она заставила себя посмотреть мужу в глаза. – Ну, я сохранила ее на всякий случай… если возникнет какая-то проблема… в чем-то генетическом. Она и возникла.

С мгновение они пусто смотрели друг на друга, осваиваясь с осознанием сказанного.

– И когда я увидела визитку, то просто задумалась о… не встретиться ли с ним. Ты все твердил про второго ребенка… такое давление, потребность, наконец, сказать тебе правду, и, наверное, я хотела попробовать вспомнить, почему когда-то, вообще, решила, что это станет ответом.

Снова тишина, снова отведенные глаза. Брайт заговорила опять, чтобы заполнить тишину, чтобы как-то произнести слова, которые заставили бы его понять:

– Я хотела рассказать тебе, едва это случилось. Я хотела посмотреть тебе в глаза и сказать: «У нас никогда не будет своих детей, так что давай подумаем, как с этим жить». – Говоря это, она медленно и уверенно двигалась к нему. Она его обнимет, и, если он отстранится, он станет тем, кто ушел. Но она больше не собиралась отстраняться. Она будет любить его до последней секунды, какая ей оставалась его любить. И если она все равно его потеряет, что ж, по крайней мере, то, что ей выпало, она прожила в полной мере.