Татьяна Толстая - Кысь

— Руками?!

— Зачем руками? Боже упаси. Вон бумажкой давай. Бумажки-то тут полно.

— Э, э, книги не рвите! Мне читать еще!..

— Тут без букв. Картинка одна.

Тесть вырвал портрет из книжки, свернул кульком, руку просунул и счистил Федора Кузьмича, слава ему, с крюка. И крюк обтер.

— Так вот, — бормотал тесть. — Никому тиранить не дозволено! Ишь, моду взяли: тиранить!

Бенедикт что-то вдруг устал. В висках заломило. А потому что нагибался с непривычки. Сел на тубарет отдышаться. На столе книг куча понаразложена. Ну, все. Все теперь его. Осторожно открыл одну.

Стихи. Захлопнул, другую листанул.

Тоже стихи. Господи! Боже святый. Сколько еще всего не читано! Третью открыл:

Четвертую:

Чего-то все про одно. Видно, тиран себе подборочку готовил. Открыл пятую, из которой портрет-то попортимши об Федора Кузьмича, слава ему:

Тесть вырвал книгу у Бенедикта, бросил.

— Занимаешься чепухой! Сейчас о государстве думать нужно!

— А, о государстве?.. А чего?

— Чего! Мы с тобой государственный переворот сделали, а он: чего. Порядок наводить нужно.

Бенедикт оглянул палату: верно, все перевернуто, тубареты кверху днищем, столы сдвинуты, книжки валяются как ни попадя, с полок попадамши, пока они за Набольшим Мурзой, долгих лет ему жизни, бегали. Пыль оседает.

— Дак чего? Холопов прислать, — и приберут.

— Вот то-то ты и есть шеболда! Духовный, духовный порядок нужен! А ты о земном печешься! Указ надо писать. Когда государственный переворот делают, всегда указ пишут. Ну-к, бересту чистенькую мне подыщи. Тута должна быть.

Бенедикт порыскал по столу, подвигал книжки. Вот свиток почти чистенький. Видать, Федор Кузьмич, слава ему, только писать начал.

Вот как я есть Федор Кузьмич Каблуков, слава мне, Набольший Мурза, долгих лет мне жизни, Секлетарь и Академик и Герой и Мореплаватель и Плотник, и как я есть в непрестанной об людях заботе, приказываю.

Тута у меня минутка свободная выдалась, а то цельный день без продыху.

Вот чего еще придумал для народного бла…

А дальше только черта да клякса: тут мы его, знать, и спугнули.

— Так. Ну-ка, давай, чего тут?.. Это все позачеркни. Пиши, у тебя почерк лучше: «Указ Первый».

1. Начальник теперь буду я.

2. Титло мое будет Генеральный Санитар.

3. Жить буду в Красном Тереме с удвоенной охраной.

4. На сто аршин не подходи, кто подойдет — сразу крюком без разговоров.

Кудеяров

Подскриптум:

Город будет впредь и во веки веков зваться Кудеяр-Кудеярычск. Выучить накрепко.

Кудеяров

Бенедикт записал.

— Так. Покажи, что вышло. «Кудеяров» надо крупнее и с завитком. Зачеркни. Перепиши давай, чтоб фамилия большими буквами, эдак с ноготь. После «в» давай крути так кругалями вправо-влево, вроде как петлей. Во. Ага.

Тесть подышал на бересту, чтоб подсохло; полюбовался.

— Так. Чего бы нам еще?.. Пиши: «Указ Второй».

— Кудеяр Кудеярыч! Вы укажите, чтоб праздников больше.

— Эка! Подход у тебя какой негосударственный! — осерчал тесть. — Указ подписан? Подписан! Вступил в силу? Вступил! Вот и зови меня: Генеральный Санитар. Обращайся как положено. А то позволяешь себе.

— А добавка? Заклинание-то?

— А, добавка… Добавка… А давай так: «жизнь, здоровье, сила». Генеральный Санитар, жизнь, здоровье, сила. Впиши там. Так… Тебе тоже надо… Хочешь быть Зам-по-обороне?

— Я хочу Генеральный Зам-по-обороне.

— Это что, уже подсиживать?! — закричал тесть. — Подсиживать, да?!

— Да при чем тут? Вот вечно вы, прям как я не знаю кто! Ничего не подсиживать, а просто красиво: Генеральный!

— А еще б не красиво! А только двум сразу нельзя! Генеральный всегда только один! А ты, хочешь, — будь Зам-по-обороне и морским делам.

— По морским и окиянским.

— Да хоть каким. Давай дальше. Указ Второй.

— Праздников, праздников побольше.

— Вот опять негосударственный подход! Перво-наперво гражданские свободы, а не праздники.

— Почему? Какая разница?

— Потому! Потому что так всегда революцию делают: спервоначала тирана свергнут, потом обозначают, кто теперь всему начальник, а потом гражданские свободы.

Сели писать, шурша берестой. За окном начало светать. За дверями послышался шорох, переговоры шепотом, возня. Постучали.

— Ну, кто лезет? Чего надо?!

Ввалился холоп с поклоном.

— Там это… делегация представителей, спрашивают: ну как?

— Каких представителей?

— Каких представителей? — крикнул холоп, оборотясь в сени.

— Народных! — крикнули глухо из сеней.

Вроде, Лев Львович крикнул. Вот не успели тирана ссадить, как уже ходоки досаждают. Прослышали, стало быть. Ну, люди! Ну ни минуты покоя!

— Народных каких-то.

— Скажи: революция состоялась благополучно, тиран низложен, работаем над указом о гражданских свободах, не мешать, разойтись по домам.

— Про ксероксы не забудьте! — крикнули из сеней.

— Он мне еще указывать будет! Кто освободитель? Я! Гнать его в шею, — рассердился тесть. — Дверь закрой и не пускай никого. Мы тут, понимаешь, судьбоносные бумаги составляем, а он под руку суется. Давай, Зам. Пиши: Указ Второй.

— Написал.

— Так… Свободы… Тут у меня записано… памятка… не разберу. У тебя глаза помоложе, прочти-ка.

— Э-э-э… Почерк какой корявый… Кто писал-то?

— Кто-кто, я и писал. Из книги списывал. Консультировался, все чтоб по науке. Читай давай.

— Э-э-э… свобода слева… или снова… не разберу…

— Пропусти, дальше давай.

— Свобода… вроде собраний?

— Покажи-ка. Вроде так… Ну да. Значит, чтоб когда соберутся, чтоб свободно было. А то набьется дюжина в одну горницу, накурят, потом голова болит, и работники с них плохие. Пиши: больше троих не собираться.

— А ежели праздник?

— Все равно.

— А ежели в семье шесть человек? Семь?

Тесть плюнул.

— Что ты мне диалехтику тут разводишь? Пущай тогда бумагу подают, пеню уплатят, получают разрешение. Пиши!

Бенедикт записал:

«Больше троих ни Боже мой не собираться».

— Дальше: свобода печати.

— Это к чему бы?

— А должно, чтоб старопечатные книги читали.

Тесть подумал.

— Можно. Хрен с ними. Теперича без разницы. Пущай читают.

Бенедикт записал:

«Старопечатные книги читать дозволяется».