Фридрих Горенштейн - Бердичев [сборник]

— Но я не пользуюсь.

— Значит, вы пользуетесь плохими зубочистками. Всякого рода зубочистки, обладающие острыми верхушками или острыми краями, вредны, потому что, проходя по зубной щели, они ранят десны, и в загрязненных ранах поселяются гнилостные микроорганизмы, обращающие ваши зубы в очаг гниения и разложения. Затрудняется химическое воздействие фермента слюны на пищевой комок. У вас, безусловно, нарушения функции пищеварительного аппарата, нарушен обмен веществ.

— Но что же делать? — спросил я, окончательно запуганный.

— Что делать? — развел руками «хухем». — Если бы я знал, что делать, я был бы уже лауреат Нобелевской премии, — он сверкнул глазами в сторону молоденькой, курносой медсестры, и та опять колокольчиком засмеялась. Улыбались и стоящие вокруг медсестры и практиканты. Очевидно, Моисей-«хухем» был их любимым авторитетом, особенно у женщин. — Знаете ли вы, что один американский миллионер, так же страдающий вашей болезнью, выделил несколько миллионов в качестве премии тому, кто найдет способ излечения… К сожалению, я пока не нашел. Единственно, что я могу вам посоветовать — правильно пользуйтесь зубочистками и зубными щетками, надо чистить зубы не только спереди, но и под жевательными мышцами у задних коренных зубов, где скопление гнилостных микроорганизмов особенно велико. И не полощите рот всякого рода эликсирами со всякого рода антисептиками, которые вместо того, чтоб останавливать бродильные процессы во рту, дурно влияют на слизистую оболочку. По моему мнению, наилучшим полосканием для рта является обыкновенная чистая, теплая вода.

Он чем-то тепловатым побрызгал мне в рот, чем-то прикоснулся к зубам, что-то ковырнул. Я ушел от него, задыхаясь, у меня даже зубная боль ослабла, так я был взбешен. Просидел полдня в духоте, чтоб выслушать умничанье «хухема» о гигиене рта.

Мысли мои были ужасны. Вспоминая лицо «хухема», его голос, его усмешечку, я антисемитствовал, как мог.

Надо сказать, с начала моей зубной болезни я начал вести что-то вроде дневника. Первые мысли были умеренные: «Когда у человека болят зубы, это уже занятие. По крайней мере, скуки он не испытывает». Но постепенно записи стали более нервными, я начал хулить общество, власть и все чаще подумывал о подаче заявления на выезд. Время, кстати, было самое «выездное». Многие «подавали» и многим «выдавали». Как выяснилось, подал на выезд не только Ковригин-Киршенбаум, но и его племянник, мой друг Рафа. Да и вообще, «подачи» были самые неожиданные.

Как-то встретился мне на улице Горького у кафе «Националь» Паша Пуповинин, ярославский парень, с которым я некогда познакомился в милиции, где мы вместе томились в приемной, как лимитчики, добивающиеся московской прописки. Я, после сложных мытарств, получил прописку по ходатайству нашего НИИ, а точнее, по телефонному звонку нашего Торбы, имеющего какие-то личные связи, а Паша получил прописку как дворник, хоть по профессии был резчик по дереву. Оказалось, что и Паша намерен «скрыться за бугром», как он выразился.

— Помнишь «Слово, о полку Игореве»? «О, русская земля ты уже за бугром». На еврейке женюсь. Недаром говорят: жена — не роскошь, а средство передвижения…

Паша любил афоризмы. Однажды я ходил с ним на футбол и по поводу проигравшей команды противника он выразился: «Кто с мячом к нам придет, от мяча и погибнет». Признаюсь, Паша внес свежую струю в мою воспаленную, измученную зубной болью, жизнь. Взяли мы с ним по сто граммов, по кружке пива, поговорили. Зубы он мне посоветовал полоскать водкой, смешанной с мочой.

— Что ты, Венька, морщишься? Я ведь тебе не советую чужой мочой полоскать, полощи своей. Я, признаюсь, из простого любопытства как-то собственное говно попробовал. Чужое не стал бы, а свое попробовал.

— Ну и как?

— Зачем мне делиться с тобой своим опытом? Сам попробуй, тогда поймешь.

Мы с ним договорились встретиться в ближайшее время, кое-что обсудить и обменялись телефонами. Паша теперь жил и работал в ином месте, занимался чем-то вроде реставрации старых икон.

— Зарабатываю неплохо и лицом не дурен, да и силушка имеется, а вот деваха моя, зазноба моя, мне отказала. За богатого старика, партработника замуж вышла. Ну раз так, думаю, и я по-иному женюсь, чтоб для подачи было… Из интереса женюсь, а не по любви. Женюсь, и за кордон… Пусть деваха моя с партработником здесь остается, а я свои глаза подальше… Тяжко, Венька… Я и унижался перед ней, и угрожал ей, да что поделаешь… Верно в народе говорят: «Кулаком целку не прошибешь…» Ты меня понимаешь?

Да, я его понимал, потому что зубная боль сродни сердечным мучениям: бессонные ночи, воспаленные рассветы. И та же безысходность, ты один на один со всем этим безжалостным, причиняющим боль миром. Но пока мы живы, мы надеемся, то есть лечимся.

Еще одному позвонил — Каплану из Звездного городка. Не стану объяснять, откуда я его знаю. Какое-то сложное, тройное знакомство, истинно московское.

— Здравствуйте, как вы поживаете? Ай-яй-яй… Что вы говорите?

Каплан — низенький, толстенький, с большими запорожскими усами и весело поблескивающими маленькими карими глазками. Жена его — такая же низенькая, толстенькая, кареглазенькая, похожа на Каплана, словно не жена, а сестра. Той же породы и дочь, которая, кажется, имела и имеет на меня виды. Дочь смотрит с сочувствием.

— Как вы изменились. Вас не узнать. Что с вами?

— Зубы… Ноют проклятые уж не помню сколько ночей.

— Зубы вылечим, — уверенно говорит Каплан, он вообще говорит и держится уверенно, — поедешь к моему двоюродному брату, Мише Каплану. Я ему позвоню сегодня вечером домой.

Поскольку я явился с просьбой, Каплан чувствует себя по отношению ко мне начальником. Я соблюдаю субординацию. «Все-таки, — думаю, — Каплан — не Вайнтрауб. Звездный городок… Синдром Каплана…» Как-то в одну из предыдущих встреч Каплан показал мне медицинский справочник, где среди прочего был и «синдром Каплана», названный так по имени отца, специалиста по полиартриту, профессора. Встречаемся мы в квартире отца, ныне умершего. В большой квартире теперь постоянно живет дочь Каплана Евгения, студентка медицинского института. У Каплана еще одна квартира в Звездном городке. Чем он там занимается — секрет, но наверняка по медицинской части. Разговор крутится вокруг некоего Васи, друга семьи.

— Только из-за интриг большого начальства Вася не полетел, — горячится Каплан, — но он полетит, — обнадеживает он меня.

У Каплана крепкие, ровные зубы, несколько золотых коронок. Он все время довольно мурлыкает, напевает: «Брось, капитан, не грусти, не зови ты на помощь матросов…»

— Ужасно у тебя усы отросли, — говорит Каплану жена, — хотела ему усы обрезать — не дает, — обращается она ко мне.