Карл Кнаусгорд - Любовь

Я выбрал историю про ночь и крабов, написал двадцать страниц, написал тридцать, короткие пробежки становились длиннее и длиннее, вскоре я обегал Сёдер целиком, килограммы таяли, разговоры с Тоньей стали редкими.

А потом я встретил Линду, и взошло солнце.

По-другому никак не могу сказать. Солнце взошло в моей жизни. Сначала просто свет на горизонте, как намек: туда смотри. Потом первые лучи, и все вокруг стало отчетливее, легче, живее, а сам я радовался все больше, и больше, и больше, и вот оно стоит в зените на моем небосводе и пылает, пылает, пылает.

Впервые я заприметил Линду летом девяносто девятого года, на семинаре скандинавских писателей-дебютантов в Бископс-Арнё под Стокгольмом. Она стояла на улице, подставив лицо солнцу. В темных очках, белой футболке с красной полосой на груди и штанах цвета хаки. Тонкая и красивая. От нее исходила волна мрачности, дикости, эротики и деструктива. У меня снесло крышу.

В следующий раз я увидел ее через полтора года. Она сидела за столиком в кафе в Осло, в слишком большой кожаной куртке, синих джинсах, черных сапогах, такая хрупкая, потерянная, с таким опрокинутым лицом, что мне хотелось только одного — обнять ее. Я этого не сделал.

В Стокгольме я по приезде знал ее одну, ну, не считая Гейра. Номер ее телефона у меня был, и на второй день я позвонил ей от Гейра с Кристиной. Что было в Бископс-Арнё, я похоронил и закопал; никаких чувств к ней у меня не имелось, но я нуждался в знакомствах, а она писатель и наверняка многих знает, вдруг кто из них сдаст мне жилье.

На звонок никто не ответил, я положил трубку и повернулся к Гейру, который старательно делал вид, что не следит, чем я занят.

— Ее нет дома, — сказал я.

— Позвони попозже, — ответил он.

Я так и сделал. Но по этому номеру никто ни разу не ответил.

С помощью Кристины я дал объявление в газете. Норвежский писатель снимет студию или квартиру, говорилось в нем, — к этой формулировке мы пришли после долгих разговоров, Гейр с Кристиной уверяли, что культурные люди, а их в городе море, клюнут на «писателя», а «норвежский» читается как намек на приятное и неопасное. Видимо, они были правы, потому что мне стали звонить. В основном предлагали квартиры в пригороде, я на все отвечал вежливым отказом, потому что мне казалось бессмысленным сидеть в многоэтажке среди леса вдали от центра, и в ожидании более подходящего предложения я переехал сперва в гостевую квартиру «Нурстедтса», а потом в какую-то девичью светелку с водяной кроватью. И через неделю действительно вижу — сдается квартира на Сёдере; приезжаю смотреть, стою жду у подъезда, и тут из машины выходят две женщины лет пятидесяти, на одно лицо, очевидно близняшки; здороваюсь, они рассказывают, что сами из Польши, а квартиру сдают минимум на год; мне подходит, говорю я, тогда давайте поднимемся, предлагают они, если понравится, сразу и подпишем договор.

Квартира оказалась годная, полторы комнаты, метров тридцать, кухня, ванная, качество приемлемое, местоположение идеальное. Договор я подписал. Но что-то меня скребло, словно бы какой-то подвох, но непонятно в чем, я задумчиво спустился по лестнице, остановился перед списком жильцов. Прочитал для начала адрес, Брэннчюркагатан, 92 — откуда-то он был мне знаком, но откуда? Откуда, продолжал я раздумывать, идя взглядом по списку жильцов.

Бли-ин.

Линда Бустрём , значилось в списке.

Аж мурашки по спине.

Это же ее адрес! Я писал ей и просил прислать текст для «Ваганта», вот откуда мне знакомо «Брэннчюркагатан, 92»!

Насколько вероятна такая случайность?

В городе проживает полтора миллиона человек. Из них я знаю одного-единственного. Даю объявление в газете, получаю подходящее предложение от неизвестных мне польских сестер-близняшек — и оказываюсь именно в ее доме!

Я медленно дошел до метро и беспокойно ерзал на сиденье всю дорогу до своей девичьей светелки. Что подумает Линда, если я поселюсь у нее над головой? Что я ее преследую?

Нет, так нельзя. Я не могу. После того ужаса в Бископс-Арнё — не могу.

Войдя в дом, я первым делом позвонил полькам и сказал, что передумал, я не хочу снимать их квартиру, я нашел вариант лучше, простите, пожалуйста, так вышло.

— Ничего страшного, — сказали они.

После чего я снова оказался на исходной позиции.

— Ты рехнулся?! — заорал Гейр, когда я ему рассказал. — Ты отказался от квартиры на Сёдере, к тому же недорогой, потому что опасаешься, что кто-то едва тебе известный, возможно, подумает, будто ты его преследуешь? Ты знаешь, сколько лет я ищу квартиру в центре? Их невозможно найти. Их нет. И тут являешься ты, тебе на блюдечке с золотой каемочкой подносят одну квартиру, потом вторую, а ты воротишь нос! Да ты охренел!

— Поздно, — ответил я. — Слушай, а можно я напрошусь в гости? Вы мне теперь почти как семья стали. Так что давайте я приеду на воскресный обед?

— Чувства твои я разделяю с одной поправкой: сегодня понедельник. И отцовско-сыновние отношения мне плохо даются, предлагаю Цезаря и Брута.

— А Цезарем у нас кто будет?

— Зачем задавать дурацкие вопросы? Рано или поздно ты нападешь на меня со спины. Ну ладно, приезжай. Здесь поговорим.

Мы поужинали, я вышел на балкончик покурить и допить свой кофе, Гейр пошел со мной; мы разговаривали о релятивистском отношении к миру, свойственном нам обоим, о том, что мир поменялся, когда поменялась культура, но все равно остался для нас всем, так что за его пределами человеку по-прежнему ничего не видно, следовательно, ничего и не существует, — а также о предпосылках этого: мы так думаем потому, что учились в университете в разгар постмодернизма и постструктурализма и росли на Фуко и Дерриде, либо все так и обстоит на самом деле; но в таком случае не отрицаем ли мы постоянную, неизменную и не относительную первооснову. Гейр рассказал, что один знакомый перестал с ним разговаривать после их препирательств об абсолютном и относительном. Мне показалось странным порывать с человеком по такому поводу, но я ничего не сказал. «Для меня социальное — это все, — заявил Гейр. — Человеческое. За его пределами меня ничего не интересует». — «А меня интересует», — сказал я. «Да ну? И что же именно?» — «Деревья», — ответил я. Он заржал: «Паттерн у растений. У кристаллов. В камнях. В ландшафте. И в галактике». — «Ты говоришь о фракталах?» — «Например. Но вообще все, что связывает мертвое и живое, все известные доминирующие формы. Облака! Дюны! Вот это все очень меня интересует». — «Бог мой, какая скука», — вздохнул Гейр. «Ничего подобного!» — сказал я. «Еще какая», — ответил Гейр. «Пойдем в дом?» — предложил я.

Я налил себе еще кофе и спросил Гейра, могу ли я воспользоваться телефоном.

— Конечно! А кому будешь звонить?