Карл Кнаусгорд - Любовь

Однажды утром я мылся в душе, и вдруг Линда стала звать меня из комнаты, я пришел — она лежала голая в нашей кровати, приставленной к окну, чтобы было видно небо.

— Посмотри, — сказала она. — Видишь это облако?

Я прилег рядом с ней. Небо было голубое и ясное во всю ширь, никаких облаков, за исключением одного-единственного, медленно плывшего в нашу сторону. Оно было похоже на сердце.

— Да, — сказал я и поцеловал ей руку.

Она засмеялась.

— Как же мне хорошо! — сказала она. — Со мной так никогда еще не бывало. Я очень с тобой счастлива! Счастлива-пресчастлива!

— И я тоже, — сказал я.

Мы на кораблике перебрались в шхеры, сняли домик рядом с молодежным лагерем. Много часов бродили по острову, зашли глубоко в лес, пахло соснами и вереском, вдруг оказались на краю отвесного скального обрыва, и под нами плескало море. Пошли дальше, вышли на луг, остановились посмотреть на коров, а они таращились на нас, мы хохотали, фотографировались, залезли на дерево и болтали, угнездившись на ветке, как два ребенка.

— Однажды, — сказал я, — мне надо было купить отцу сигареты на заправке. Это пара километров от дома. Лет мне было семь или восемь. Дорога шла через лес. Я мог ее пройти с закрытыми глазами. И до сих пор могу, кстати. Вдруг я услышал шорох в кустах. Остановился посмотреть. А там — потрясающая птица с разноцветным оперением. Я такой никогда не видел, какая-то экзотическая, точно из Африки, например, или Азии. Она разбежалась, взлетела и пропала. Ничего подобного я с тех пор не видел и, что это была за птица, так и не знаю.

— Правда? — сказала Линда. — Со мной однажды была ровно такая история! На даче у подружки. Я сидела на дереве, вот как сейчас, и ждала, пока остальные вернутся, потом мне надоело, я спрыгнула вниз и побрела безо всякой цели — и вдруг увидела потрясающе красивую птицу, прямо фантастика. А больше я ее никогда не видела!

— Правда?

— Да.

И все в таком духе, и все не просто так; жизни наши сплелись вместе.

По дороге домой с острова мы говорили о том, как назовем первенца.

— Если мальчик, — сказал я, — то я бы думал о каком-нибудь простом имени. Ула, например. Оно мне вообще нравится. Что скажешь?

— Хорошее. И очень норвежское, а это мне нравится.

— Ага, — сказал я и посмотрел в окно.

Маленькая лодка шла мимо нас, клюя носом. На борту вместо номера было написано «УЛА».

— Смотри, — сказал я Линде.

Она потянулась к окну и посмотрела.

— Решено, — сказала она. — Ула.

Однажды, еще вначале, в период самой горячечной влюбленности, мы поздно вечером шли вверх по улице ко мне домой, и Линда после паузы в разговоре вдруг говорит:

— Карл Уве, я должна кое-что тебе сказать.

— Да?

— Я однажды пыталась покончить с собой.

— Что ты такое говоришь?

Она не ответила, шла опустив глаза.

— Давно? — спросил я.

— Два года назад примерно. Когда я лежала в больнице.

Я посмотрел на нее, но она не хотела встречаться со мной глазами, я остановился и обнял ее. Мы простояли так долго. Потом поднялись в подъезд, зашли в лифт, я отпер дверь квартиры, Линда села на кровати, я распахнул окно, и звуки летней ночи хлынули в квартиру.

— Чаю хочешь? — спросил я.

— Очень.

Я пошел на кухню, включил чайник, достал две чашки, положил в каждую по пакетику чая. Я принес ей чай, встал со своей чашкой у окна, пригубил чай, и она стала рассказывать ту историю. Мама забрала ее из психиатрической клиники, они должны были съездить домой за какими-то вещами. Около дома Линда рванула бегом вперед. Мать за ней. Линда бежала изо всех сил, в подъезд, вверх по лестнице, вбежала в квартиру и кинулась к окну. Когда мать влетела в комнату через считаные секунды, Линда уже открыла окно и забралась на подоконник. Она уже шагала вниз, но мать успела добежать, схватить ее и втянуть внутрь.

— Я взбесилась. Мне кажется, я могла мать убить. Я набросилась на нее с кулаками. Мы минут десять, наверное, дрались. Я опрокинула на нее холодильник. Но она оказалась сильнее меня. Конечно же, она оказалась сильнее. В конце концов она села верхом мне на грудь, и я сдалась. Она позвонила в полицию, они приехали, забрали меня и отвезли назад в больницу.

Линда замолчала. Я посмотрел на нее, она в ответ глянула на меня, быстро, как птица.

— Я очень стыжусь той истории, — сказала она. — Но решила, что однажды расскажу тебе.

Я не знал, что ответить. Между нашим сейчас и ее тогда пролегла пропасть. Во всяком случае, мне так казалось. Но что чувствует она?

— Почему ты это сделала? — спросил я.

— Не знаю. Думаю, я и тогда не смогла бы ответить. Но я помню предысторию. Я была в маниакале несколько последних недель лета. Как-то ко мне зашла Микаэла и нашла меня на кухонном столе, я сидела на корточках и бубнила числа. Они с Эллегор отвезли меня в психиатрическую неотложку. Врач дал мне успокоительного и спросил Микаэлу, может ли она подержать меня у себя несколько дней. В течение осени фазы менялись. Но потом я застряла в такой глубокой депрессии, что не знала, выберусь ли из нее. Я избегала людей, чтобы кто-то не оказался последним, видевшим меня живой. Психотерапевт, к которому я ходила, спросила, бывают ли у меня мысли покончить с собой, в ответ я разрыдалась, и она сказала, что не возьмет на себя ответственность оставить меня так до следующего сеанса, меня забрали в больницу. Я потом видела протокол собеседования при поступлении. От вопроса до моего ответа проходит несколько минут, говорится в протоколе, и я помню, что так и было, я почти не могла говорить. Не могла ничего произнести, слова куда-то ушли. И все ушло куда-то далеко. Лицо одеревенело, никакой мимики, исчезла.

Линда взглянула на меня, и я присел на кровать. Линда отставила чашку на столик и откинулась на спину. Я лег рядом. В темноте за окном была тяжесть, какая-то пресыщенность, чуждая летней ночи. По мосту внизу прогрохотал поезд на Риддарфьерден.

— Я была мертвой, — сказала она. — Не мечтала свести счеты с жизнью, нет, я уже рассталась с ней. Когда терапевт предложила госпитализацию, я почувствовала облегчение, что обо мне позаботятся. Но когда я приехала в больницу — всё: невозможно. Я не могу там находиться. Тогда я это и задумала. Единственный мой шанс выйти оттуда был взять разрешение съездить домой за вещами и одеждой. Кто-то должен был сопровождать меня, и в этой роли я не представляла себе никого, кроме мамы.

Она замолчала.

— Но если бы я правда хотела это сделать, я бы сделала. Теперь я так думаю. Можно было не открывать окно, а броситься прямо в стекло. Для такого дела никакой разницы. А вот именно эта осторожность… Нет, если бы я по-настоящему хотела, то довела бы все до конца.

— Хорошо, что не смогла, — сказал я и погладил ее по волосам. — Или ты боишься, что снова накатит?