Екатерина Рождественская - Балкон на Кутузовском [litres]

Однажды случился переполох. Роберт с друзьями ушел в город кого-то встречать и не вернулся. Его забрали в милицию. Никого не тронули, а его заперли. Объяснять толком никто ничего не стал, просто повязали без комментариев и послали гонца в Дом творчества за документами, которых при Роберте не оказалось. Алла примчалась взволнованная, бросилась к окошечку дежурного выяснять, в чем дело, а ей прямиком и было сказано:

– За неподобающий внешний вид! Вы супруга гражданина Крещенского? Вот, гражданочка, вашего мужа дружинники привели! За ненадлежащий вид в общественном месте!

– В каком смысле? – Алла от удивления развела руками. – Что на нем было? Может, я чего не знаю? Но уходил совершенно прилично, в рубашке, шортах…

– Вот именно! В шортах! Где это видано, чтоб советский мужчина показывал голые ноги? Он же не в бане, он в приличном городе! Пусть городе-курорте! Но мы в передовиках социалистического соревнования и не позволим, чтоб отдельные граждане позорили наш прекрасный морской курорт! – Начальник отделения пыхтел и потел, всем своим видом внушая легкомысленной москвичке, что такие безобразия в подвластном ему отделении не пройдут!

– Так у вас же курорт, пляж, море! Он же не по Москве ходит в шортах! Что тут такого неприличного? Это же одежда! Причем модная! Муж у меня, между прочим, поэт, приехал к вам со всей семьей отдохнуть, а у вас тут такое гостеприимство на высшем уровне? Вы, гражданин начальник, сильно перебарщиваете! Может, мне в Москву позвонить и объяснить руководству Союза писателей, по какой причине моего мужа, поэта Роберта Крещенского, посадили в клетку?

– А вы, гражданочка, не преувеличивайте! – Начальник слышно сглотнул. – Ваш муж совсем не в клетке, а просто задержан до выяснения личности! Вот как только мы проясним, кто он и что, так сразу и решим вопрос.

Алла с начальством препирались еще с полчаса, предъявленный паспорт тоже особо не помог – начальник близоруко сощурился, помусолил страницы, играючи пошлепал им по ободранному столу и вернул обратно.

– Не волнуйтесь, гражданочка, мы решаем вопрос, – весомо произнес он, словно сидел перед Аллой не один, а в некотором невидимом количестве своих копий, которые молча и многозначительно обменивались мыслями по поводу того, выпустить ли на волю поэта Роберта Крещенского в неприличном виде или все же оставить в милиции до темноты. Но вскоре, припугнув, выпустили.

Лидка долго потом на пляже кудахтала, рассказывая в лицах, как Робочку ни за что ни про что задержали, пошла даже к директору Дома творчества писателей, чтоб разъяснил ситуацию и заступился за творческую советскую молодежь. Директор хоть и назывался директором, но разъяснять ничего не желал – а что случилось? А ничего не случилось! Все живы-здоровы, и каждый работает свою работу – московские поэты как обычно безобразят, а милиция эти безобразия разгребает, все при делах. Роберт после инцидента все равно надевал шорты, не видя в этом ничего сверхъестественного и считая эту одежду очень удобной на юге.

Короче, отбыли положенное отдыхательное время, наплавались, надышались, заехали по дороге еще и к бабушке в Игрень и вернулись, загорелые, домой.

«Здравствуйте, дорогие мама и папа!

Вот мы и приехали. Опять круглосуточные телефонные звонки – редакции узнали, что я вернулся. И, к сожалению, опять болеет наша Катюшка. Наверное, чем-то отравилась. Плохо ей, бедняжке. Жаловалась на животик, подскочила температура, вызвали врача (у нас есть соседка-педиатр), начали лечить. На всякий случай продезинфицируйте уборную, все-таки там полчища мух, наверное, из-за этого. И вообще поберегите себя. Большое вам спасибо за все. Я каждый день пью чай с разными вареньями и нисколько не жалею, что проделал долгий путь со знаменитой тачкой до автобуса. Пироги доедаем с удовольствием. С дачей дела потихоньку продвигаются. Инстанция за инстанцией. Скоро уже подойдут дела к решающему рубежу.

А я с головой бухнулся в работу. Во-первых, в стихи. Во-вторых, во всяческие общественные нагрузки. А их много. И все время прибавляются. Вчера меня утвердили членом редколлегии „Литературной газеты“. Дело хорошее, даже очень. Я никак этого не ожидал.

Пишу стихи. Принимаю всяческих иностранцев. Улыбаюсь и разговариваю. Так и идет жизнь».

Лида в поезде все время очень волновалась, в каком состоянии найдет Полю, произошли ли какие-то изменения за этот месяц, как она их встретит и вообще узнает ли. С Идой созванивались, Лида раза три ходила на междугородную станцию, покупала талончик, выстаивала внушительную очередь и выслушивала сестру: «Не беспокойся, мы неплохо, мама ест, даже очень много, вечно голодная, но сразу забывает, что поела, ест снова. Вчера одна пошла вниз за хлебом, купила булку, но отдала в десять раз больше денег, чем надо, как до реформы. Дала трешку и спросила: „Вот этого за французскую булку хватит?“ Хватит, сказали. Она и оставила на кассе все деньги, прижала булку к груди и ушла, не взяв сдачи. Нельзя ее теперь одну отпускать никуда, даже за хлебом, вообще никак нельзя. Приезжайте скорей, ждем вас».

Приехали.

Алла с Робой и Катей решили заскочить в магазин неподалеку, чтобы купить съестного, покормить холодильник, как говорила Поля, а Лиду высадили у дома.

Лидка налегке поднялась на шестой и боязливо позвонила в родную дверь, некоторое мгновение вслушиваясь в пустоту. Невнятно пело радио, что-то про двор и девчонку, которая в нем живет. Лида нервничала, хотя понимала, что мама не одна и все должно быть в порядке. Потом услышала быстрые сестрины шаги, и дверь наконец открылась.

– Ну, наконец-то, Лидуня! Какое счастье, что ты приехала! У меня уже сил нет! Все, сдаю пост, поехала отсыпаться! Не нравится она мне последние несколько дней, совсем не нравится, словно силы ушли, мягкая какая-то стала. Надо бы снова неврологу ее показать. Ну, сама увидишь, – Ида обняла сестру и пошла хлопотать на кухню. – Обед приготовила, нажарила вам котлет и щи вон вчерашние! Макарончики сваришь, и милости просим! А я уж побегу, ты не обижайся! Она на балконе сидит, любимое ее место, не прогнать.

– Ну что ты, спасибо тебе несказанное! – Лида обняла сестру и пошла на балкон поздороваться с Полей. Та сидела в своем любимом кресле, каким-то чудом пролезшем сквозь довольно узкий балконный дверной проем, и держала в руках газету.

– Мамуля, как ты, родная? – Лида подошла к матери и заглянула ей в глаза. Поля с усилием сфокусировала взгляд, зашуршала газетой и попыталась неуклюже встать.

– Лида? Ты, Лида?

– Я, мамочка, я! Я приехала! – Лида нагнулась к матери, обняла ее и поцеловала в макушку. – Как ты себя чувствуешь?

– Я себя не чувствую. – Она отложила толстые очки, веки ее отяжелели, и она прикрыла прозрачные глаза. – Ты купила, что хотела?