Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все

Вспомнив, что Лиз просила ее зайти к Лайше, она прошла через сад и, воровато оглядываясь, нет ли поблизости Старого Мака, тихонько срезала несколько роз «Лорен Ли», обвивавших старую беседку: их благоухание вдруг с болезненной остротой воскресило в ней чувства ее юности. Она прошла через пролом в живой изгороди, которую не подстригали тридцать пять лет, с тех пор, как Кларки купили соседний дом. Изгородь постепенно поглотила забор, стала непроницаемой, точно кирпичная стена, только еще более непреодолимой, и полностью отрезала их от соседей.

Кларки были сочтены нежелательными соседями. Кларк, плотник и строительный подрядчик, приобрел этот дом почти даром в самый тяжелый период депрессии. Разумеется, общество Уголка не приняло эту семью в свое лоно, тем более что они позволили себе совсем уж компрометирующую выходку, дав купленному дому новое название, составленное из их имен: «Розредон».

И все же единственными счастливыми часами в своей жизни она была обязана Реджу Кларку. Судьба разрушила разделявший их барьер, когда камфарное дерево возле угла теннисного корта рухнуло и проломило густое сплетение сучков и веток. Благодаря искусству садовника изгородь в верхней своей части до некоторой степени приобрела прежний вид, но внизу осталась дыра, которая с годами все расширялась, потому что маленький сын Кларков завел привычку забираться туда и смотреть, как играют в теннис. Когда он подрос и начал побеждать в школьных теннисных чемпионатах, что сделало его достойным внимания обитателей «Лавров», Старый Мак расширил пролом, так как Мартин, который нуждался в подходящем партнере, любезно предложил Реджу Кларку играть с ним по утрам. И вот начался единственный роман в ее жизни – начался и кончился.

После двух лет ссор из-за того, что ее помолвку не хотели признать, ссылаясь на ее молодость, война с Японией дала ей силы не посчитаться с матерью, и у той случился ее первый сердечный припадок. Оправившись от припадка, миссис Белфорд сказала: «Господь тебя покарает!»

Когда Редж был убит на Новой Гвинее, Элис увидела в глазах матери торжество – она была готова поклясться в этом.

У миссис Белфорд были причины торжествовать. Никто не сомневался, что после гибели Реджа Элис посвятит жизнь матери. Какой бы вред ни причинил шок сердцу миссис Белфорд, она прожила еще двадцать лет, связав дочь неосязаемыми путами, хитро сплетенными из горя, раскаяния и верности любви, трагическое завершение которой так ее обрадовало.

Проходя сквозь пролом, Элис нагнулась, чтобы Ли-Ли не запуталась в ветках изгороди, а потом остановилась, чтобы она могла спрыгнуть и поздороваться с кошкой Манделей.

Ветер раскачивал развешанные на веревках простыни. Элис сказала:

– Чудесное утро, правда, миссис Линская?

Чтобы ответить, та вынула изо рта прищепки. Какая симпатичная женщина! И живет у Манделей уже семь лет – как им повезло! Вот если бы ей удалось найти такую же умелую и к тому же веселую прислугу! Ведь у миссис Паллик невозможно кислый характер.

Элис приоткрыла дверь и крикнула:

– Есть кто-нибудь дома?

Как странно, подумала она, что «Розредон» вызывает в ней нежность, которой она никогда не испытывала к своему чопорному жилищу.

Это не было связано с самим домом, который, как их собственный, был построен в те годы, когда дома строились, чтобы прятаться от солнца, а не впускать его внутрь. Мандели перестроили его в стиле, который в то время, когда стекло еще не начало заменять кирпич, показался Уголку несколько неприличным. Его преображение протекало на глазах Элис. Кухня стала идеальной. От первоначальной тесной темной каморки не осталось и следа: задняя стена была разобрана и заменена стеклянной, захватившей и заднюю веранду, так что получилась малая столовая с видом на сад. Каждый раз, когда Элис входила в эту маленькую веселую комнатку, где все, казалось, было расположено так, чтобы находиться под рукой, ее всегда охватывало чувство освобождения. Она не угнетала ее, как их собственная огромная кухня. Тут у вас возникало ощущение, что стряпня – занятие веселое и приятное.

До нее донесся голос Карен:

– Я в студии, Элис!

Проходя через холл, Элис думала о том, что могла бы она сделать из «Лавров», если бы только Мартин ей позволил.

Мандели сломали стену между двумя маленькими спальнями, узкие окна которых выходили в задний садик, где корни белфордовской изгороди душили все растения. Этот сад они превратили в патио, которому высокие деревья у теннисного корта придавали иллюзию ширины, а цветущие кусты в кадках – уют и красоту.

Содрав темные обои, они выкрасили стены в бледно-желтый цвет, проциклевали пол, расстелили циновки, которые убирались, когда хотелось танцевать, и комната стала сердцем дома. Их мебель была легкой и элегантной задолго до того, как легкость и претензии на элегантность вошли в моду. В сороковых годах эстампы австралийских картин Драйсдейла и Добелла казались чересчур «современными», хотя следующее поколение объявило их устаревшими – так считали Лиз, Лайша и их друзья, для которых слово «изобразительность» приобрело уничижительный смысл.

Теперь дом Манделей перестал быть чем-то особенным, но восемнадцать лет назад он был настоящим потрясением основ. Никто из соседей, кроме Элис, не одобрил этих перемен, но затем известный специалист по интерьерам посвятил ему статью в одной из крупнейших воскресных газет и назвал его блестящим примером того, во что можно превратить старый и безобразный дом. Только тогда обитатели Уголка Аделаиды впервые осмыслили слово «функциональный», и только тогда для них началась эпоха больших окон, светлых тонов и современной мебели. Это же было началом успеха Манделей и Дона Кларка.

Темная гостиная давным-давно преобразилась благодаря широкой стеклянной двери на террасу, и теперь утреннее солнце лилось на Карен, склонявшуюся над чертежной доской. По какой-то странной ассоциации Элис вспомнила, что после отъезда Реджа на Новую Гвинею ее мучительная потребность говорить о нем находила выход, только когда, проскользнув в дыру изгороди, она могла посидеть с его отцом и матерью, ласковыми, неосуждающими, и выплакаться так, как не смела выплакаться дома. В сущности, она соглашалась со своей матерью, считавшей их вульгарными и невоспитанными плебеями, но они были простыми и добрыми людьми и искренне любили ее за то, что она любила Реджа. Они считали ее самой лучшей девушкой в мире. Она поняла, что они знают все, хотя и молчат, когда они купили ей дорогое обручальное кольцо с бриллиантом – кольцо, которое не успел купить их сын, но говоря уж о том, что у него не было таких денег. Мать запретила ей носить это кольцо.