Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все

Когда пришло извещение, что Редж убит, у его матери начался сердечный припадок, но в отличие от миссис Белфорд она от него умерла. В исступлении горя Элис позавидовала ей, но ее сердце оказалось крепче.

От ее трагически оборвавшегося романа ей остался только отец Реджа. Когда она сидела против него в темной гостиной и слушала, как он рассказывает о детстве Реджа, о его теннисных победах и о своих надеждах, она вновь переживала дни своего краткого цветенья. Она лихорадочно вглядывалась в его худую согбенную фигуру, ища чего-нибудь общего с Реджем, и находила то, чего искала. Именно так выглядел бы Редж, если бы он дожил до старости. Потом ее глаза срывали морщины и годы, так что оставались лишь кости, и эти кости обрастали молодой плотью, и сухие губы иод седыми усами вновь становились молодыми…

Карен протянула ей руку.

– Как я рада, что вы зашли. Ах, какая прелесть! – Она уткнула нос в розы. – Спасибо! Почему наши розы никогда не бывают такими, как ваши? Берите стул и наливайте себе кофе. Мне нужно кончить этот эскиз к двенадцати.

– Я просто зашла на минутку с поручением к Лайше от Лиз. Я вам не помешала?

Элис села.

– Ну конечно, нет! Мы так редко теперь видимся.

Элис хотела было сказать «не по моей вине», но она знала, что Карен в этом тоже не виновата. У нее есть своя работа, и она всегда занята. О господи, если бы и у нее тоже было занятие!

Элис налила себе кофе, хотя ей не хотелось пить, и подумала, какой молодой и изящной выглядит Карен в черных брюках и свитере – ее черные волосы были по-модному коротко острижены, смуглое лицо горело волнением, непонятным и недоступным Элис.

Карен повернула доску и показала Элис свой эскиз.

– Нравится?

– Чудесно! – искренне воскликнула Элис. – Просто не понимаю, как вам удается придумывать их столько – ведь ни один не похож на другой.

Карен засмеялась.

– Как-то само собой получается. Вот как у вас цветы.

Элис благодарно улыбнулась. Она медленно пила кофе и смотрела на Карен, которая уверенными штрихами подправляла то, что ей казалось уже безупречным. Она впервые заметила седые волоски в крутых черных завитках, и внезапно все те давно ушедшие годы, которые связали ее и Карен, показались ей близкими, словно вчерашний день.

Карен положила карандаш.

– Мы сейчас просто сами за собой не успеваем. Люди с ума посходили – все хотят перестраивать и обновлять.

– Слишком много свободных денег! – Элис произнесла эту фразу, как попугай, не понимая, что она, собственно, значит.

Шумно вбежала Лайша, чмокнула ее в лоб и объявила:

– Я с вами согласна, тетя Элис. Ненавижу деньги!

– Это потому, что тебе никогда не приходилось жить без них, – возразила Карен, притягивая дочь к себе. – Нагнись-ка. Я поправлю эту тряпочку, которой ты обмотала шею. У тебя совсем нет вкуса.

Лайша нагнулась, и прямые черные волосы упали ей на лицо, пока Карен поправляла зелено-желтый шарф, который делал ее зеленые глаза еще зеленее.

– Ну вот! – оттолкнула ее Карен. – Так лучше, правда, Элис?

Элис кивнула. Лайша действительно выросла в интересную девушку. Хорошенькой ее нельзя было назвать: для этого ее лицо было слишком волевым, а фигура слишком пышной. Элис с завистливой грустью вспомнила, как старательно она расплющивала в юности свои такие же полные и острые груди. Серый свитер Лайши обрисовывал их целиком, и она нисколько этого не стеснялась.

– Лиз поехала с отцом на поезде восемь тридцать и просила передать, что будет ждать тебя в «Мэннинге», чтобы вместе пообедать.

– Спасибо, тетя Элис. Мамочка, ты не видела моей записной книжки?

Карен посмотрела на нее, подняв брови.

– Видела. Ты бросила ее на телефонном столике вместе с какими-то загадочными заметками, которые твой отец, наверное, попросит тебя объяснить.

– О черт! – Лайша выбежала в холл. – Я и так опаздываю.

Карен задумчиво прищурилась.

– Наши девочки что-то затеяли, и мне не совсем ясно, что именно.

– Они вечно что-то затевают! Не понимаю, что с ними такое. И почему только они не такие же нормальные девушки, как Розмари Рейнбоу!

– Я бы предпочла, чтобы они были похожи на Дональда, который думает только о занятиях.

– Он будет на вечере?

– Нет. У него какой-то семинар.

– Они с Розмари поссорились?

– Не думаю. Но…

Лайша просунула голову в дверь:

– До свиданья, душечки. Я бегу.

Карен поглядела на нее с беспокойством.

– Надеюсь, ты больше не станешь принимать участия в этих нелепых протестах, Лайша. Это может погубить твое будущее.

– К черту мое будущее…

– И не забудь вернуться пораньше, чтобы одеться для вечера Розмари.

– К черту вечер Розмари! – откликнулась Лайша, захлопывая входную дверь.

Карен вздохнула.

– Лиз нисколько не лучше, – утешила ее Элис.

– Как это трудно! Мы столько работали, чтобы наши дети могли жить не так, как жили в юности мы, а теперь они губят себя, очертя голову бросаются разрешать проблемы, которых не понимают. Они не знают, какой жестокой может быть жизнь.

Карен подумала, что Лиз, как обычно, втягивает Лайшу в неприятности. Элис решила, что Лайша всегда оказывала на Лиз дурное влияние.

Они пили кофе, курили, а их мысли разошлись по разным путям.

В 1943 году Уголок дружно содрогнулся, потому что Дон Кларк, измученный одиночеством, ответил на объявление, которое дала в местной газете женщина с ребенком, предлагавшая вести хозяйство за стол и кров.

Но и он растерялся, когда она явилась к нему и оказалось, что она иностранка и вдобавок беременна.

Но она бежала от Гитлера, и одно это давало ей преимущественное право, даже если бы он не почувствовал, что было бы бесчеловечно отказать женщине, которая ждет ребенка и муж которой воюет. К тому же ему понравился ее мальчик. Вот так на месяцы, оставшиеся до родов, Карен поселилась в комнате, которая прежде была комнатой Реджа. Кларк только потребовал, чтобы она договорилась о месте в больнице заранее. Ну, а потом, он сказал это с сожалением, ей придется подыскать себе что-нибудь более подходящее, чтобы за детьми днем был присмотр.

Разумеется, пошли сплетни. Уголок был шокирован. Еще больше его шокировал врач, замещавший доктора Мелдрема, пока тот был в лагере военнопленных в Чанги, – врач этот проводил ядовитые параллели с некой женщиной, которой, как повествует евангелие, не нашлось места в гостинице.

Никто не знал, как велико было горе, жившее под крышей «Розредона», даже они сами. Дон Кларк лежал на своей никелированной двуспальной кровати, и вмятина у его бока напоминала ему о свернувшемся калачиком теплом теле, которое он привык чувствовать рядом с собой все годы, которые что-то значили в его жизни. Он не мог уснуть, и далекий грохот товарных поездов напоминал ему, как он ходил с Реджем на железнодорожный мост и как малыш взвизгивал от восторга, потому что внизу с пыхтением проносились паровозы, обволакивая их клубами едкого дыма.