Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все

– Садитесь же, мистер фон Рендт, – сказала Элис нежным голосом.

– Благодарю вас.

Посетитель поклонился и сел в кресло, на которое она указала.

– Вы очень добры. Надеюсь, я не помешал вам смотреть телевизор?

– Вовсе нет, – ответил Мартин и нажал на выключатель. – Это телевизор моей сестры. Мы выключаем его после передачи последних известий. Отвратительное изобретение.

Он опустился в свое любимое кресло и начал набивать трубку.

– Вы, на мой взгляд, совершенно правы, – согласился фон Рендт. – Хотя и от телевизоров, вероятно, есть польза, но я тоже готов оплакивать их изобретение, так как они губят искусство беседы.

– Совершенно справедливо, – решительно сказал Мартин.

Элис проглотила свое обычное возражение: «Может быть, кто-нибудь объяснит мне, какие беседы он погубил в этом доме?» – и сказала вместо этого:

– Вы пьете кофе черный или со сливками?

– Черный, если позволите, и, если я могу быть таким сластеной, три куска сахару.

Лиз передала ему чашку, и ей бросились в глаза его пухлые холеные руки с наманикюренными ногтями: он, несомненно, ухаживал за ними более тщательно, чем она или Элис – за своими. Она отнесла чашку отцу и устроилась в уголке дивана, поджав под себя ноги.

– Не слишком крепко? – осведомилась Элис все тем же сладким голосом.

– Превосходный кофе. Разрешите сделать вам комплимент, мисс Белфорд. Такого кофе я не пил с тех пор, как покинул родину.

– Благодарю вас! – Элис покраснела, а Лиз почувствовала угрызение совести: они с отцом постоянно забывали произносить вслух слова, от которых тетя Элис расцветала.

Гость пил кофе и оглядывал комнату.

– Пожалуйста, не сочтите за дерзость, если я скажу, какое для меня огромное удовольствие ощутить подлинный домашний уют.

Элис плеснула кофе мимо чашки, которую протянул ей Мартин.

– Красивая комната, верно? Хотя должна признаться, что у нас с братом вышел спор из-за ее отделки.

– Могу ли я спросить, кто одержал победу, чтобы принести победителю мои поздравления?

– Мы согласились на компромисс.

– Тогда я поздравляю вас обоих. Вы сохранили лучшее от старого и добавили лучшее от нового – превосходное сочетание.

Мартин стиснул зубами мундштук трубки.

– Моя сестра, на мой взгляд, слишком увлекается современным.

– Увлекается – пожалуй. Но в меру.

Взгляд фон Рендта задержался на Элис, и краска разлилась по ее лицу и шее.

– Таковы женщины. В этом их великое очарование. Мы, мужчины, возможно, слишком консервативны.

– Не торопитесь с выводами, вы еще не видели моего кабинета, – вмешалась Лиз. – Он такой современный, что чуть не убил не только папу, но и тетю Элис.

– Больше всего он похож на операционную, – брезгливо сказал Мартин.

Фон Рендт содрогнулся, закрыл глаза и покачал головой.

– Я знаю, что вы имеете в виду. Нет, мисс Элизабет, даже чтобы доставить вам удовольствие, я не могу сказать, что подобный стиль мне нравится. Вы не сочтете меня невежливым, если я скажу, что в таком прекрасном старинном доме это почти святотатство?

– Ну, я рад, что вы на моей стороне, – Мартин немного оттаял. – Моя сестра превратила бы его в последний крик американской архитектуры, если бы я ей позволил.

– Ах, Мартин, ты же знаешь, что это вовсе не так! – Элис сказала это с горячностью, которая никак не оправдывалась темой беседы.

– Я никогда не поверю, что дама с таким тонким вкусом, как ваша сестра, способна на что-либо подобное. Но даже с риском вызвать ее неудовольствие я все-таки скажу, что лучше всего оставить дом таким, какой он есть. Каждый раз, когда я гляжу на него, во мне пробуждается тоска по моему навеки утраченному дому.

– Средневикторианский стиль с примесью псевдоготики? – спросила Лиз. – Неужели и в Европе есть такие ублюдки?

– Конечно. И даже еще более красивые. Вы же, наверное, видели изображения наших церквей и замков?

– Церкви и замки – это другое дело, – возразила Лиз. – Но я считаю, что дом должен быть функционален.

Мартин испустил стон.

– Ну посмотрите, как он нелеп: все эти башенки и крутая крыша, рассчитанная на сильные снегопады! На чердаках невозможно выпрямиться во весь рост, а летом они так накаляются, что, даже когда я была маленькой, я не могла там играть. По-моему, все эти сказочные башенки и жилые чердаки для прислуги неуместны в нашем веке, а в Австралии они и всегда были неуместны.

– В этом случае мы с мистером Белфордом – союзники против вас обеих, хотя я убежден, что мисс Белфорд в своих изменениях не зашла бы так далеко.

Мартин бросил на Лиз торжествующий взгляд.

– Ну разумеется! – негодующе сказала Элис. – Я хотела только заменить эти крошечные окошки хорошими большими окнами.

– Может быть, это получилось бы неплохо, – уступил фон Рендт. – Но с моей эгоистической точки зрения давнего изгнанника, которому дорого напоминание о родном доме, я предпочитаю его именно таким, каков он сейчас.

– А где вы жили с тех пор, как его покинули? – спросила Лиз.

– В Америке, но я почувствовал, что мне было бы трудно провести всю оставшуюся мне жизнь в Штатах. Люди там далеко не так приветливы и гостеприимны, как здесь, в Австралии.

– Гм-м… – Мартин занялся своей трубкой. – А давно вы здесь?

– Ровно столько, сколько требуется для того, чтобы стать истинным новоавстралийцем.

Мартин взглянул на часы, и Элис поспешно спросила:

– Не выпьете ли еще чашечку, мистер фон Рендт?

– С большим удовольствием, если это вас не затруднит. Великолепный кофе.

Он встал и подал ей чашку, поклонившись с грацией, неожиданной для человека такого плотного сложения. Элис улыбнулась ему.

Лиз подумала удивленно: «В этом новом платье она выглядит просто хорошенькой».

– Вы привезли с собой вашу семью? – спросила Элис.

Фон Рендт покачал головой и долго смотрел в свою чашку. Его бородатое лицо выражало глубокую печаль. После подчеркнутой паузы он ответил:

– Нет.

Мартин с тревогой понял, что деловое знакомство начинает переходить в личное. Его раздражение возросло, когда фон Рендт добавил:

– Я не стал бы касаться этой горькой темы, но раз вы отнеслись ко мне не как к чужому, я скажу вам, что у меня нет семьи.

В душе Элис сочувствие боролось с облегчением.

– Простите, если я скажу только, что я потерял свою семью вместе с нашим фамильным поместьем. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как русские отобрали его у нас. Я полагаю, вы извините меня, если я больше ничего не скажу.

Лиз охватила та жалость, которую в ней всегда вызывали люди, которых ураган войны разметал по всем континентам. Даже если они, как сейчас этот человек, откровенно напрашивались на сочувствие, она извиняла их. Как ужасно оказаться в положении, когда приходится напрашиваться на сочувствие!