Люси Эдлингтон - Алая лента

Вот так все выглядело бы в фильме о нашем побеге.

В реальной жизни я все испортила. Совершенно. Все.

До конца жизни буду помнить лицо Хенрика, когда я сказала ему, что остаюсь. Он не верил. Не верил в такое предательство.

— Как же так? — хрипло спросил он. — Ты… просто сдашься? А как же слава, отвага, героизм?

Мне было мучительно тошно говорить ему о своем решении, потому что больше всего на свете мне хотелось покинуть Биркенау с его вонючим воздухом, охранниками и полосатыми. Больше всего на свете мне хотелось вдохнуть полной грудью воздух свободы и прыгать от радости.

Хенрик взял меня за плечи, сильно тряхнул и сказал:

— Ты же сгниешь здесь, Элла, которая шьет, как ты этого не понимаешь? Ты думаешь, будто шьешь здесь одежду, но на самом деле Биркенау — это фабрика, которая производит только страдания и смерть. Прошу тебя, передумай. Ты даже не представляешь, что значит для меня иметь в этой вонючей дыре такую подругу, как ты. Ты должна бежать вместе со мной. Моя семья… все… их больше нет. И никто не ждет меня там, по ту сторону колючей проволоки. И мне там не о ком позаботиться, кроме как о тебе.

Он плакал, на самом деле плакал, и я плакала тоже. Я обняла Хенрика и даже позволила ему поцеловать меня. Но не ушла с ним. Просто не могла.

Мне хотелось надеяться, что побег удался. Во всяком случае, Хенрика не повесили перед строем во время проверки, как обычно поступали с полосатыми, пытавшимися бежать. И окровавленный серый кардиган с дырками от пуль никто не принес в лагерь, чтобы пустить его на ветошь. Откуда я знала про кардиган? Ходила в барак для ветоши, спрашивала.

* * *

Я осталась здесь ради Розы.

На протяжении всего долгого рабочего дня в моечном цеху у меня тряслись руки. Я слышала паровозный гудок и надеялась, что он возвещает об удавшемся побеге Хенрика. Еще я слышала лай собак и крики людей. Но громче всего, перекрывая все эти шумы, стучало сердце в моей груди, переполненное какой-то дикой радостью от того, что я осталась. Пусть я вновь была полосатой, пусть я по-прежнему находилась за колючей проволокой, но все это перестало иметь для меня значение.

Никто не знал о том, что я готовилась к побегу, поэтому все думали, что я радуюсь без причины. Но причина для радости у меня была, была. Я мысленно предвкушала нашу новую встречу с Розой. Ждала, что посветлеет ее лицо, когда я прибегу в госпиталь после вечерней проверки. Скоро, скоро… Нужно всего лишь поработать и подождать еще двенадцать часов.

В лохани болтались чьи-то панталоны, а я… мысленно выбирала цвет ковров, которыми застелю пол в своем модном салоне. Нижние рубахи бултыхались в мыльной пене… а я мысленно развешивала в моем салоне портьеры, протирала хрустальные абажуры на лампах и заправляла нить в свою воображаемую швейную машину. Солнце опускалось в серый туман, а я… мысленно покупала сладкие булочки с глазурью в кондитерской лавке, той самой, что рядом с моим салоном. Срывала цветки, распустившиеся на яблоне в парке напротив. Выпроваживала последних заказчиков, потому что пора было закрывать салон.

Потом проверка. Дольше, чем обычно. Крики. Лай собак. Подсчет по головам. Пересчет.

И наконец свисток об окончании. Теперь я могла бежать к Розе. И я побежала, смешавшись с сотнями полосатых, спешащих рядом со мной в острых холодных лучах прожекторов, направленных на нас со сторожевых вышек.

Я бежала, а потом резко остановилась.

Все правильно, это был госпиталь, но почему дверь открыта настежь? И распахнуты окна?

Я осторожно вошла внутрь. Все нары были пусты, повсюду валялся какой-то мусор. Летели брызги грязной воды — это две похожие на ходячие скелеты женщины в полосатых платьях мыли швабрами пол. Точнее, просто размазывали грязь и распихивали ее по дальним темным углам.

— Что здесь произошло? — едва ворочая языком, спросила я.

Ближайшая ко мне женщина взглянула в мою сторону и опустила голову, а затем ответила тусклым, лишенным выражения голосом:

— Что произошло? Всех их занесли в список.

— В список? Но никто ничего про это не говорил! И скольких Они забрали?

Прежде чем ответить, женщина шлепнула свою швабру в ведро с темно-серой от грязи водой.

— Ты что, не расслышала? Всех. И больных, и медсестер к ним за компанию. Весь госпиталь зачистили. Всех, кто здесь был, увели.

Это не могло быть правдой!

Я прошагала вперед по жидкой, липкой грязи, дошла до нар, на которых еще совсем недавно лежала Роза. Ее протертое до дыр одеяло было сброшено с соломы на пол. На соломе лежала лишь скомканная головная повязка Розы.

— Увели? — слабо пискнула я моментально севшим голосом. — Куда увели?

Женщина шлепнула по полу мокрой шваброй и повернула голову к окну, за которым из высоких труб вырывалось пламя, странным закатом окрашивая давно почерневшее небо. Как там сказал Хенрик? Биркенау — это фабрика, которая производит только страдания и смерть. Страдание мне, а смерть…

У меня внезапно подогнулись ноги. Нет, это неправда, это не должно быть правдой! Они не могли просто так взять и занести в список всех больных и медсестер. Это было… было… совершенно обычным делом для Биркенау. Осталось только верить. Надеяться. Надеяться! Роза всегда надеялась.

И тут я опустила глаза вниз и увидела, что сама Роза потеряла надежду, потому что там, на полу, в жидкой грязи лежал брошенный намокший комочек.

Алая лента.

Ветер, облака и земля остались прежними. Птицы больше не пели. Все листья опали. Березы Биркенау стояли голые и холодные, как я сама под моим полосатым платьем.

Под утро следующего дня я видела сон, в котором Роза умерла. Из него меня вырвал долетевший откуда-то издалека голос:

— Подъем! Подъем! На проверку!

Чушь. Какая еще проверка? Как мир может до сих пор вращаться?

— Отвали, — проворчала я, когда кто-то потряс меня за плечо.

— Балка убьет тебя, если ты не встанешь!

— Ну и пусть.

— Ладно, оставь ее, — произнес другой голос. — Она со вчерашнего вечера сама не своя.

«Да, оставьте меня», — подумала я.

Они ушли, и я свернулась в комочек, как ежик, и, наверное, вновь задремала, потому что на этот раз мне приснилось, что Роза жива. Ее рука была в моей руке. «Вставай, лежебока», — бормотала она мне на ухо.

— Дай поспать… — ответила я.

«Потом будешь спать, а сейчас поднимайся. Давай, вставай, я тебе помогу. Свесь ноги с нар… вот так. Теперь прыгай вниз. И башмаки свои не забудь».

— Так темно же еще совсем, Роза. Ну почему нам нельзя еще немного поваляться, а?

«Потом, потом, глупышка. А сейчас беги. Держи меня за руку… Живее, живее, свистки уже заливаются».

— Роза, я скучала по тебе. Думала, что тебя больше нет…

«Здесь я. И всегда буду».