Дмитрий Горчев - ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

А во второй раз я видел Медведя уже совсем издалека. Он выскочил на пригорок по медвежьим каким-то делам и ускакал куда-то вдаль.

Многие люди думают, что лошадь скачет. На самом же деле, лошадь СОСЁТ, а вот Медведь действительно скачет.

Был ещё правда совсем первый, будем считать его нулевым, раз. Это когда-то давно совсем в детстве мы объедали лесную малину с родственником моим Витькой, а с противоположной стороны кустов пристроился тоже кто-то очень большой и необъяснимый, но это не считается, потому что мы его не узнали.

Печальные несколько мысли о времени и о себе приходят в голову, когда видишь на мемориальной доске изображение человека, с которым выпивал водку.

Это я вчера ехал по большой пушкарской в маршрутке, и заметил вдруг такую доску на стене дома, в котором жил драматург Володин.

Нельзя сказать, что я был «знаком» с Александром Моисеевичем, я просто пару раз видел его на каких-то мероприятиях в центре современной литературы на набережной макарова.

На одном из таких заседаний, посвящённом литературе в сети интернет, тогда этот вопрос почему-то всех занимал, Александр Моисеевич мирно дремал рядом с драматургом Штемлером. Драматурга Штемлера интернет впрочем тоже совершенно не интересовал. Оживился он только один раз во время выступления Житинского. «И сколько там платят, в этом вашем интернете?» — поинтересовался драматург Штемлер. «Нисколько» — развёл руками Житинский. «Ну, это… — драматург Штемлер возмущённо пожевал губами, — Это ну я не знаю что». И потерял всякий интерес к интернету уже навсегда.

После этого заседания состоялось как всегда небольшое распитие в бильярдной и там я подошёл к Александру Моисеевичу чокнуться с ним пластмассовым стаканчиком с водкой. Не знаю зачем я это сделал, это глупое довольно действие, но вот почему-то подошёл. Александр Моисеевич без всякого интереса посмотрел на меня пьяненькими своими глазами, и безропотно чокнулся. У него был очень растеряный и одинокий вид человека, который не понимает, зачем он здесь, почему и кто вообще эти люди. Со мной такое тоже иногда случается, впрочем, да и со всеми наверное.

Ну вот собственно и всё моё знакомство с драматургом Володиным. А потом он вскоре умер.

Хотя нет, я видел его ещё один раз на станции метро невский проспект. Александр Моисеевич, как обычно чуть-чуть выпивши, шёл с тем же растерянным и одиноким лицом против течения людей, вышедших из прибывшего поезда. Я не стал к нему подходить — он меня совершенно точно не помнил, да и про что нам в сущности с ним говорить.

А вообще как там в мире? Ну, типа как наши сыграли? Что там Путин? Буш может быть? Матвиенко.

Я уже дней десять не смотрел телевизор, хотя вот он стоит слева и пульт лежит рядом. Почему-то мысль о том что его можно включить, вызывает страшное отвращение. Или пойти например на ленту-ру или на газету-ру, но тоже не хочется. В газете-ру правда иногда Мостовщиков смешное пишет, но очень длинно, потому что ему наверное платят за количество знаков или просто заставляют. Я ведь тоже иногда писал в газеты разные и журналы. Нужно четыре тысячи знаков, говорят, у нас такая колонка, вот и пишешь им эти четыре тысячи знаков. Можно и не писать конечно, но денег же нихуя ведь сроду нету.

Беседовали недавно с одной девушкой про то, что хорошо бы если бы была такая ежедневная газета, пускай не очень большая, пускай четыре полосы а-третьего формата, но чтобы там было всё только про интересное и важное и никаких, упаси Господи, новостей. А то даже в ЖЖ иногда новости прочитаешь.

Включил всё же телевизор — решил посмотреть передачу про то что зенит-чемпион. Узнал, что в городе Ростов при просмотре этой передачи все люди вместо попкорна едят семечки, даже негры, которых в Ростове судя по всему очень много. Даже в составе их команды есть два уругвайских негра и всего один житель бывшего советского союза — узбек акопянц.

Только глядя съёмки футбола, сделанные областными телестудиями, вспоминаешь о том, что на самом деле это очень неказистая и скучная игра. Я когда-то тоже ходил на матч целиноградского целинника с шинником из павлодара — то же самое было впечатление.

Зато когда играет допустим реал с ливерпулем, там вся трава вымыта с шампунем и игрокам всем сделали укладки самые лучшие парикмахеры, и даже судье-калине натёрли лысину, чтобы блестела, зрителей привели весёлых, и будто бы праздник. А праздника на самом деле никакого нет: ну вот доиграли, покричали от радости или от горя, и игроки после этого уходят спать в сундук, тренера выключают, а настоящий хозяин всего этого дела жарит себе на дохлом каком-нибудь бэкхеме жаркое.

Ну вот, стоило только помянуть камень Гингемы, как я его тут же и увидел. Нельзя ничего называть по именам, потому что оно немедленно материализуется. Кстати и Медведь тот же — это же не настоящее имя, а всего лишь Тот Кто Ест Мёд, а настоящее имя к счастью навсегда забыто, потому что если его назвать, то он сразу и придёт.

А камень Гингемы расположен на Богословском кладбище — это от милиции перейти дорогу наискосок. Внутри Богословского кладбища можно идти налево или направо, прямо или как угодно, но куда ни пойдёшь, всё равно выйдешь к могиле Виктора Цоя. Мы к счастью не стали подходить к ней очень близко и поэтому не остались там навсегда, а вот несколько молодых людей этого не знали и поэтому теперь навеки вынуждены сидеть там на скамейке и слушать из кассетного магнитофона песню транквилизатор.

Этих молодых людей можно освободить, но только если самому занять их место. Их друзья так иногда и делают, чтобы те могли сходить домой помыться как-то, переодеться в чистое.

Вечерами перед могилой Цоя зажигают вечный огонь. Я всегда думал, что Огнь Вечный, горящий в центре пентаграммы — это довольно неудачное изобретение Коммунистов, но на самом деле вечный огонь — это просто такой костерок, на котором можно жарить сосиски или варить в котелке что-то неизвестное.

Сап, как человек очень практический, немедленно придумал очень хорошую идею: продавать напротив Богословского кладбища венки из алюминиевых огурцов. Утром эти венки можно было бы собирать и продавать снова. Таким образом можно было бы прокормить пять-семь старушек, которые сейчас безуспешно пытаются торговать никому не нужными пластмассовыми цветами.

Я вот за свою жизнь дал штук пять или может быть шесть интервью. Интервью эти печатались в заводской какой-нибудь газете или вообще нигде не печатались.

Но никто, никто из интервьюеров (так они кажется называются) ни разу не задал мне самого важного вопроса, который следовало бы задать (если бы я сам брал у себя интервью, конечно, в Идеальном Мире): «Дмитрий, а жалеете ли Вы о том, что однажды Вам пришлось служить в армии?»