Ремус Лука - Избранное

— А чего ты хочешь? Газеты запретить?

— Да хотя бы чтоб не читали. Пусть остаются дураками.

— А тебе что за польза от дураков?

— Польза есть. Ведь богатство наше дураками создано, дураками и держится. Когда все станут грамотеями, садись тогда на мамалыгу.

— Я вижу, ты помирать собрался.

— Константин, не каркай, будь ты неладен, негодный! Слушай меня. — Старик сделал над собой усилие, чтобы сдержаться, и голос его задрожал. — Ты знаешь, что сказал мне этот сопляк Томуца?

— Никулае?

— Никулае. Он сказал: «Баде Висалон, отдай лучше поле в Нирбе кому-нибудь другому, а нам заплати за пахоту и за посев и семена нам верни». — «Что так?» — говорю. «Да так, исполу теперь никто не работает. Закон не дозволяет». — «Что закон, плюнь на него, мы сами договоримся, до сих пор мы и без закона хорошо ладили!» — «Да нет, — твердит мамалыжник, — нельзя на закон плевать, ведь он наш, и мы хотим жить лучше, чем раньше». Тут я разозлился. Спрашиваю: «Где это ты всего набрался, умник ты этакий?» — «А уж это мое дело», — отвечает, а сам так глядит, будто съесть меня хочет. Понял теперь?

— Понял, — пробормотал, смешавшись, Константин.

— Сказал я ему, чтобы отца прислал. Думаю, у старика-то ума нет. А тот тоже: «Не хочу больше исполу». — «А как же?» — спрашиваю. «За четыре пятых», — говорит. «Так, Гаврилэ. Ведь мы свои, не пристало нам теперь ссориться». А он смеется. «А почему и не поссориться, коль на то пошло? Ты кулак, а я бедняк. Свои не свои, а до сих пор я на тебя работал ни за ломаный грош. Больше не желаю». Я его спрашиваю: «Кто вбил тебе в голову эту дурь, божий ты человек?» — «Это не дурь, а справедливость». — «Вот как?» — «Да». — «Это ты так думаешь, Гаврилэ?» — «Не один я. И другие. И Лина, и сыновья мои. Я и с Макавеем и с Кукуетом говорил в клубе. Вот соберемся там вечером и разговариваем. Там мне все и растолковали».

Старик говорил медленно, с трудом. У него даже слезы выступили на глазах от злости.

— Что ж ты сделал?

— Пришлось пообещать ему четыре пятых.

— Чтоб ему ни дна ни покрышки, мамалыжнику!

Оба задумались и долго молчали. Потом Висалон снова заговорил бумажным, шелестящим голосом:

— Остались у меня только Строя и Горя. Да еще Георгишор Ион, только и он в клуб ходит. Теперь понимаешь, что там, на холме, наша погибель?

Константина пробрала дрожь. Теперь он все ясно вспомнил. Услышал тихий, вкрадчивый голос: «Организуют коллективное хозяйство. Выгонят твоего отца. И тебя следом». В глазах старика зажглись злые огоньки.

— Так будут в воскресенье танцы?

Константин посмотрел на него зелеными холодными глазами из-под полуопущенных век. Он понимал, что отец хочет использовать его в своих целях, которые казались ему смутными, да и недостижимыми, понимал и то, что необходим старику, без него тот ничего не сделает.

— Устрою… А мне что за это будет? — спросил он.

— Разве я тебе не дал белого сукна на штаны и денег, чтобы сшить их?

— За это я уже плясал один раз. А теперь что дашь?

— Ох, мать бесталанная, что родила такого подлеца! Ограбить хочешь? Ох, хоть бы тебя черная корова забодала! Ничего не дам. Так пляши!

— Задаром не буду.

— Ох, увидать бы тебя в гробу с цветами в головах, ведь только и знаешь, что меня грабить. Мало ты меня обчистил? Хочешь, чтобы я тебе сам дал, своими руками?

— Хочу.

Константин смотрел отцу прямо в глаза, нисколько не смущаясь. Он ненавидел его за то, что в его немощном теле еще теплилась душа, а он, молодой парень, у которого кровь кипит в жилах, должен попрошайничать.

— Ох! Ну чего же тебе дать?

— А кожу ту дай, хром.

— Какой хром?

— А что у тебя в клети спрятан, в закроме с пшеницей.

— А-а! Эту не дам. Из нее я себе сапоги сошью.

— Не дашь, не будет и танцев.

— Ох и подлец! Ох и жизнь моя несчастная! Бери ее, бери, только сгинь с глаз моих.

— А деньги на цыган?

— Дам, только пригласи самых лучших. Бимбо пригласи.

— Они сюда и носа не покажут, — засмеялся Константин.

— Почему?

— А я им две сотни недодал.

— Ох, Константин, сыночек, учись у меня, на отрубях не разбогатеешь.

Однажды вечером, в конце первой недели декабря, у дверей клуба, пронизывая темноту ослепительными фарами и глухо урча, остановилась маленькая машина. В одно мгновенье клубный зал опустел. Больше всех вокруг машины суетились мальчишки, дивясь на нее, трогая фары, восторженными глазами рассматривая шофера — существо, которому подвластны таинственные силы.

Из машины выпрыгнул молодой горожанин в широком плаще с непокрытой головой и поздоровался. Спросил заведующую клубом.

— Эй, Ана!

— Ана, тебя какой-то господин спрашивает!

— Ана, Ана!

Ана выбежала на крыльцо. Сидевший в углу Петря встал и направился к двери.

— Очень рад, что нашел вас здесь, — заговорил горожанин, пожимая руку Аны. — Вы не беспокойтесь. Продолжайте, продолжайте.

— А мы почти кончили.

Все потянулись обратно. Первой вошла Ана, за ней молодой человек, потом, толпой, все остальные. Расселись как попало. Наступила тишина.

При тусклом свете лампы Ана узнала инструктора из Тыргу-Муреша и испугалась. «За отчетом приехал. Потребует к ответу при всем народе. Что я тогда скажу?» — в страхе думала она.

Но молодой человек сидел спокойно, улыбался и ждал, время от времени приглаживая длинные рыжеватые, вьющиеся, точно шерсть молодого барашка, волосы.

— Пожалуйста, читайте дальше. Меня будто здесь и нет. Можно закурить?

— Да… — смутилась Ана, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

И снова наступило молчание. Подростки смотрели на инструктора с нескрываемым любопытством, так же, как только что на машину и на шофера. Девушки оживленно шептали друг другу на ухо, что он красивый и видный мужчина, а парни восхищались его волосами и сильной бронзовой шеей, которая выглядывала из-под воротника расстегнутого плаща. Ана же все ожидала, что он спросит: «А как дела с детальным отчетом?»

— Значит, мне лучше уйти, раз вы не можете работать при мне. Я пойду. Приеду в другой раз, когда пригласите.

Он встал и, все так же улыбаясь, застегнул плащ.

— Да что вы, товарищ. В лесу мы живем, что ли? — послышался голос Макавея, который выбирался к свету, работая локтями. — Садитесь поудобней вот тут, а Ана будет читать, она у нас хорошо читает.

Дочитали до конца брошюру о пшенице, которую сеют в Советском Союзе: колос у нее величиной с ладонь, а в нем шестьдесят, а то и больше зерен.

Ана закрыла брошюру и, слегка покраснев, вопросительно посмотрела на инструктора. Он курил, прищурив глаза и глядя куда-то в пространство. Казалось, он ничего не видит и не слышит. Потом, словно очнувшись, он, улыбаюсь, посмотрел на Ану.

— Хорошо читаете! Очень хорошо…