Ремус Лука - Избранное

— Инвыртита. Сегодня разучим, как танцует девушка, когда ее держишь за руку, и как она кружится, когда ее отпустишь.

И из всей инвыртиты только этим и занимались, пока все девушки не начинали кружиться, как одна.

Люди поначалу удивлялись этим порядкам и даже посмеивались над Ионом Хурдубецем.

— Так все и будем по одному месту долбить.

Ана сидела в стороне и наблюдала за плясками. Ей было видно, что пары между собой сталкиваются, путают фигуры, каждая танцует на свой лад.

— Если мы и на конкурсе так будем плясать, нас куры засмеют. Нужно танцевать организованно. Если вы знаете все колена не хуже меня или даже лучше, тогда и будем плясать, кто во что горазд. — Больше Хурдубец ничего не сказал.

Но танцоры не понимали, зачем повторять одно и то же, пока голова не закружится, или топтаться на месте, пока не откажут ноги.

— Не хуже тебя знаем.

— Давай на спор.

— Давай, — вызвался Илисие.

Хурдубец подал знак, и флуеры запели.

Лихо плясал Ион Хурдубец. Его тонкий стан, перехваченный широким поясом, вился, как веретено. Ион переходил на легкий шаг, слегка покачивался то в одну, то в другую сторону, вскрикивал и прищелкивал пальцами. А Мариука в раздувающейся сборчатой юбке волчком кружилась вокруг него.

После каждой фигуры среди зрителей вспыхивал шепот одобрения и восторга. Самые юные, которым еще не пришло время ходить на танцы, жадными глазами следили за пляской, запечатлевая в памяти каждое коленце, каждый поворот, каждый отбитый такт. Старики, усмехаясь, браво подкручивали усы и перешептывались: «Этак только в наши времена плясали!»

У Илисие Георгишора екнуло сердце, когда он вошел в круг. Видно было, что непривычно ему плясать под испытующими взглядами десятков глаз. Но он храбро вывел свою пару, Ирину Кукует, веснушчатую девчонку с длинноватым носиком, верткую, живую, как ртуть.

— И-и-их-ха-а! — крикнул Илисие своему отцу, который от волнения покраснел, как свекла, и никак не мог поймать ртом мундштук флуера. После первых же тактов Илисие пришел в себя. Ноги его отбивали дробь по глинобитному полу, он хлопал ладонями по коленям и по ляжкам, потом прищелкивал пальцами и протяжно вскрикивал. Девушка кружилась и прыгала вокруг него так легко, словно не ноги у нее были, а пружины.

— Глянь, глянь на Фырцуга! — восхищенно шептал кто-то.

Все шло хорошо, пока Илисие, раззадорившись, не стал подпрыгивать, пытаясь изогнуться в воздухе и пристукнуть каблуком о каблук, как Хурдубец. Люди засмеялись, потому что первый раз правый каблук угодил по левой икре, а второй раз ноги плясуна заплелись и он упал на колени, неожиданно сотворив земной поклон.

Из-за этого непредвиденного случая опозорился и Георгишор-старший: с перепугу откусил мундштук флуера, и инструмент замолк навсегда. Пришлось дожидаться, пока мальчонка сбегает за другим. К тому времени смех и колкие слова, которые градом посыпались на голову незадачливого танцора, утихли, можно было начинать первую репетицию.

Ана решила поговорить о хоре с Серафимой Мэлай.

Во вторую неделю декабря погода испортилась, предвещая снег. Потемневшее небо нависло над деревней. Улицы опустели. Люди сидели у печей, грелись у огонька. Серафима Мэлай тоже нежилась в тепле. От раскаленной чугунной печки шли горячие волны. Серафима лежала на постели, свернувшись клубочком, в приятной истоме среди груды подушек. Ее разрумянившееся лицо выглядывало из синего финского свитера с узорами, словно большой красный цветок.

Ана вошла, принеся с собой свежее дыхание морозного воздуха. Серафима повернулась на бок и, широко открыв глаза от удивления, слабо вздохнула:

— А-а-а! Добрый день, товарищ заведующая… Как дела?

Ана встала около кровати, заслонив собой окно. Без всякого смущения смотрела она на Серафиму.

— Хорошо. У меня к вам один вопрос!

— Да?

— Вы должны помочь нам насчет хора.

Серафима села на кровати. В ее серых глазах было недоумение, а уголки красных пухлых губ опустились.

— Какого хора, дорогая?

— Нашего хора в клубе. Вы ведь обещали.

Если сначала Ана удивилась, что учительница лежит, то еще больше она удивилась ее недоумению.

— Вы и хор организовали?

— Организовали, да некому дело наладить.

— И ты хочешь, чтобы я руководила?

— Да.

— Хм! Это было бы очень хорошо.

Серафима замолчала, исподлобья вглядываясь в глаза Аны, потом медовым голосом добавила:

— Я была бы счастлива им руководить.

Ана ждала. Она не очень-то верила учительнице. Пожалуй, даже совсем не верила. Краснощекое лицо этой женщины казалось ей злым и противным. Но для пользы клуба она готова была расцеловать это лицо, только бы Серафима согласилась руководить хором.

— Но, дорогая моя, я в этом ничего не понимаю. Мне очень жаль. Я бы с удовольствием организовала хор из крестьян, но у меня нет музыкального слуха.

— Чего нет?

— Музыкального слуха.

— А это что такое?

— Это… Как бы это объяснить, чтоб ты поняла… Уши у меня плохие…

— Вы глухая?

— Нет, дорогая моя, — понижая голос, добродушно промурлыкала Серафима. — У меня нет музыкального чувства, я не умею петь. Поняла?

— Поняла! Понять не трудно.

Ану передернуло. Тонкий голосок учительницы, холодный, стальной блеск ее глаз и усмешка на пухлых губах казались Ане неуместными, неучтивыми. «Змея подколодная!» — подумала Ана. Она с радостью хлопнула бы дверью и ушла, оставив учительницу хихикать одну, если бы речь шла не о хоре.

Невинным тоном Серафима добавила:

— Кроме того, я думаю, что вам не удастся организовать хор. Люди лишены всякой музыкальной культуры. Ничего из этого не выйдет.

Ана насторожилась. Она почувствовала под дружеским тоном учительницы пренебрежение. Подняв голову и глядя на Серафиму сверху вниз, она проговорила медленно, подчеркивая каждое слово:

— Я не знаю, что такое музыкальный слух и что такое музыкальная культура. Но я знаю, что вас прислал сюда народ, чтобы вы помогали народу.

— Дорогая моя, ну что ты сердишься? Я учительница. Политикой я не занимаюсь. Это не женское дело.

— Нет, это дело каждого. Придете вы или не придете — это тоже называется политикой.

В серых глазах Серафимы промелькнули страх и ненависть.

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что вы должны прийти и помочь хору. Вы умеете играть на скрипке. Нехорошо держать свое уменье при себе.

— О, боже мой! Как ты можешь так говорить? — Серафима поднялась, чтобы не смотреть на Ану снизу вверх. — Может, ты думаешь, я не хочу, чтобы был хор? Но как я могу помочь, если у меня нет музыкального слуха? К тому же я не совсем здорова и не обладаю никакими педагогическими способностями в области музыки. Очень сожалею, что у тебя создалось превратное представление.