Ремус Лука - Избранное

А Илисие Георгишор басовитым голосом задавал вопрос:

— Кто же это?

— Да Горя! — отвечал, продолжая плясать, Кукует.

— Скажи-и-и!

Все разражались хохотом, а тот, кого задевали, прятал вспыхнувшее от стыда и досады лицо.

А то выходил Симион Пантя или говорливая Мариука и, подмигивая, спрашивали:

— Сказку хотите?

— Хотим!

— Только не про Фэт Фрумоса [18] Фэт Фрумос — добрый молодец, герой румынских сказок. , про кое-кого другого.

— А про кого? Давай рассказывай!

— А сердиться не будете?

— Не будем.

И сказка начиналась, например, такая:

— Случилось раз, а бывало не раз. Случилось давно, да не так уж давно, жил да был один человек. Далеко это было, у нас, в Ниме. Человек этот мастак был играть на флуере. (Тут слушатели начинали ерзать на скамьях. Всем не терпелось узнать, кто же это может быть, потому что в Ниме, где большинство при графе в чабанах ходило, почти каждый играл на флуере.) Недавно забил этот человек двух ягнят и решил продать шкурки за добрые денежки. Думал он день, думал два, думал девять. «Пойду-ка я в кооператив, получу денежки, накуплю товару доброго». «Не ходи, дурень. Там дадут тебе за шкурку сто леев, а за две — двести. Пойди к спекулянту в город. Он даст за одну триста, а за обе шестьсот; в городе и доброго товару возьмешь. Прихвати еще мерку пшеницы, еще шестьсот леев получишь», — подсказывает ему жадность. Взвалил этот человек на спину мерку пшеницы и шкурки, взял билет в Делурень за двести пятьдесят леев и поехал в город. В Тыргу-Муреше нашел спекулянта, получил за две шкурки шестьсот леев да за пшеницу еще шестьсот. Ходил он, ходил по городу и наткнулся на другого спекулянта, который торговал полотном. Купил три метра и за три метра отдал семьсот пятьдесят леев и вздохнул, потому что за билет домой еще двести пятьдесят отдавать нужно. Значит, еще пятьдесят леев из своего кармана нужно докладывать. Это бы еще ничего. Да встретил он соседа, который шел с полотном под мышкой.

— Чего несешь?

— Полотно.

— А откуда?

— Из кооператива.

— А что продал?

— Две ягнячьи шкурки да мерку пшеницы.

— Ишь ты… И сколько дали?

— Да за все двести пятьдесят леев.

— А за полотно сколько отдал?

— Сто шестьдесят пять отдал, восемьдесят пять леев осталось.

— Ишь ты, ей-богу…

От смеха дрожали стены и звенели стекла. Люди, как услышали «Ишь ты, ей-богу», сразу догадались, что речь идет о Ромулусе Пашка. А когда Пашка встал, улыбаясь и почесывая в затылке: «Ишь ты, ей-богу. Так оно и было!» — люди хоть и боялись, что со смеху у них животы лопнут или вылезут глаза на лоб, но хохотали без удержу.

Однажды в воскресенье, когда со сцены рассказывали одну из таких сказок, вошел инструктор областного совета и, улыбаясь, присел в дальнем конце зала. Вместе с ним вошли Ион Чикулуй и Иоан Поп. На этот раз речь шла о Сэлкудяну и кузнеце.

— Упрямился Василикэ, упрямился, но в один прекрасный день взял телегу, взвалил на нее плуг, мотыгу и борону и повез к кузнецу.

— За сколько сделаешь лемех да два зуба к бороне? — спрашивает.

Сначала о цене сторговались, потом он разгружать стал.

Только что ж это выходит? У плуга не только лемеха не хватает, но и сошника.

— Гляди-ка! — говорит мастер.

— Да брось, брат, что ж тут такого! Пристукни молотком посильнее. Не велико ведь дело!

Глядь, у бороны не двух зубьев нет, а четырех.

— Погляди, баде Василикэ! — говорит мастер.

— Да ничего, брат. Пристукни и тут молотком посильнее. Не велико ведь дело!

И с тремя мотыгами так, и с передним колесом телеги. Дошло дело до платы, кузнец просит больше, а Василикэ торгуется:

— Да что ты, братец! Лишний раз молотком пристукнул и уже вдвое запрашиваешь?

Народ веселился от души. Фируца сделалась красной, как шелковый платок у нее на голове, а Сэлкудяну пыхтел и все силился засмеяться. Но ему только и удалось, что изобразить на своем лице кривую улыбку.

Инструктор пришел в восторг от этого рассказа. Он хлопал в ладоши и кричал:

— Браво! Замечательно! Браво!

Ион Чикулуй тоже хохотал от души, ударяя кулаком по колену:

— Прожгло его, ха-ха-ха, насквозь прожгло!

А Иоан Поп просто из себя выходил. Он тряс за плечи сидевшего перед ним на лавке крестьянина и захлебывался от смеха:

— Как они Василикэ-то, а, хо-хо-хо! Василикэ-то!

Перед концом вечера инструктор вышел вперед и крикнул:

— Товарищи, разрешите добавить еще один номер к вашей программе…

Он махнул рукой, и из задних рядов вышел шофер с двумя огромными свертками.

— Разрешите вручить вам эти книги, которые положат начало библиотеке вашего клуба.

Поднявшись на сцену, он развязал свертки, достал книжки в разноцветных обложках и красиво разложил их на двух стульях. Люди осторожно зааплодировали, прикидывая в уме, сколько же могут стоить все эти книжки. У них даже дух захватило, когда инструктор, весело блестя глазами, торжественно объявил:

— Это подарок областного народного совета за успехи в вашей работе.

Наступила очередь и Иоану Попу улыбнуться залу щербатым ртом.

— Народный совет нашего района тоже делает вам подарок: доски для книжного шкафа и столы. А вы продолжайте и дальше так поддевать отстающих!

Ана и Мариука, онемев, сидели на краешке лавки, крепко держась за руки, и, вдруг, переглянувшись, засмеялись и обнялись. И каждая удивилась, почему это у другой на глазах блестят слезы.

После вечера инструктор разговаривал с Аной, хвалил ее и советовал, как лучше всего использовать книги, сказал, что им необходим библиотекарь. Ана тут же подумала о Симионе Панте.

Все это время Петря дожидался ее на улице и курил одну цигарку за другой.

Когда машина увезла гостей, Ана и Петря направились к дому. Шли они молча, Ана впереди, Петря за ней. Ана думала, что теперь в план надо включить и библиотечную работу. Библиотеку можно разместить в комнате позади большого зала. Там поставят столы, покроют их домоткаными шерстяными скатертями, на стенах развесят портреты и лозунги, а летом на столах будут стоять цветы. Во время жатвы и молотьбы книжки будут приносить в поле или на ток и устраивать коллективные чтения. А Петря думал об Ане, и только об Ане. С обидой, злобно думал он сейчас о ее дружбе с этим красивым улыбающимся инструктором.

— И часто приезжает этот твой господин?

Ана, погруженная в свои мысли, не сразу поняла, что сказал Петря, и вопросительно улыбнулась. В ее улыбке мужу почудилась какая-то угроза.