Ремус Лука - Избранное

— Кулаки не рады…

— Не только кулаки. Но мы и сами виноваты.

Ана с тревогой посмотрела на них.

— С пьесой-то как быть?

Посоветовались с учителями. Единственный выход — организовать кружок по ликвидации неграмотности. Но как начинать сейчас, в апреле? Учебный год скоро кончится.

— Начнем в апреле, — решил Ион Чикулуй. — В августе устроим экзамены и приступим ко второму году обучения. Организуем особый учебный год для такого особого положения.

Постановку пришлось отложить. В плане Ана записала: «Оказывать помощь по ликвидации неграмотности».

Серафима Мэлай, узнав об этом, была поражена. Она пришла в отчаяние. Но Иоана Попа не просто было растрогать.

— Как ты могла терпеть, чтобы в тысяча девятьсот пятидесятом году у тебя было столько неграмотных?

— Кто бы мог подумать? Я даже представить не могла… После стольких лет самоотверженной борьбы, которую вела партия…

— Ты мне не заливай. Борьба партии, если понимать по-настоящему, — это наша борьба. Это ты заруби себе на носу. А теперь мне ответь только одно, — взгляд Иоана Попа стал злым и пронизывающим, — почему в Ниме до сих пор нет кружка по ликвидации неграмотности? Ведь инструкции ты получала!

— Я не знала, что есть неграмотные.

— Нужно было спросить.

— Я их спрашивала, хотят ли они обучаться грамоте, а они только плечами пожимают, — жалобно вздохнула она. — Как я могла предположить, что они не умеют ни читать, ни писать?

— Значит, плохо спрашивала. Если бы ты болела за их судьбу, то сумела бы спросить как следует. Теперь будь добра, исправляй. Сама виновата. Вот постановление народного совета и дирекции школы в Кэрпинише, которой ты подчинена.

Серафима прочла, высоко подняв тонкие брови, поморгала глазами и прошептала:

— Я обещаю исправить свою ошибку.

— Ладно, посмотрим.

Время текло и текло, весна вступала в свои права, безразличная ко всем людским волнениям и тревогам. Дни удлинялись, работы все прибывало, и она становилась все более неотложной и утомительной: еще не посеяли табак и свеклу, а уж озимая пшеница и рожь требовали прополки; не успели закончить прополку, как было нужно окучивать кукурузу. Проливные дожди оживили поля, все буйно росло. У людей пробудились первые надежды на хороший урожай, и они, склоняясь над бороздами, ожесточенно выдирали осот.

Тем временем Ана Нуку и Симион Пантя бились над организацией вечерней школы для неграмотных. Молодежь быстро стала на их сторону: как всегда жадная до больших дел, мечтающая о великих подвигах, она обязалась в три месяца, и ни одним днем больше, овладеть неведомой им тайной букв. Но какой толк от того, что молодежь проходит уже третий урок, если пожилые еще и не раскачались?

— Да мы ведь старики!

— Помереть можно и без грамоты!

— Теперь не до книг. Работать надо!

Они поддакивали агитаторам, с любопытством слушали, когда читались газеты и книги, удивленно заглядывали в букварь с цветными картинками и непонятными значками и с сожалением вздыхали:

— Что поделаешь? Вот уж дети наши будут учиться!

К концу апреля, когда работы стало больше, один за другим стали бросать учебу и молодые.

Эти сияющие весенние дни были омрачены для Аны тяжелыми грозовыми тучами. Рано утром она вместе с Петрей и другими крестьянами из Нимы отправлялась в госхоз в Кэрпиниш; вечером возвращалась усталая, разбитая, с одним только желанием — спать. Но она не ложилась. На скорую руку приготовив ужин, она торопилась в клуб на репетицию танцевального коллектива или на занятия кружка для неграмотных. За нею словно тень следовал и Петря. Там она проводила два, три, а то и четыре часа, борясь со сном и усталостью. К полуночи возвращалась домой, валилась на постель и засыпала мертвым сном.

Люди, измотанные работой от зари до зари, все реже и реже стали заглядывать в клуб. Из пожилых осталось только двое: Макавей и Кукует. Других больше соблазняла постель. И молодежь оказалась не более стойкой. Участники хора и танцевального коллектива еще кое-как держались, ходили на репетиции, хотя частенько клевали носом, а некоторые, присев на лавку, попросту засыпали под самые громкие песни. Потом и эти стали сдавать, пока не осталось всего три пары танцоров: Хурдубец с Мариукой, Кукует с Розалией и Илисие Георгишор с Ириной. В хоре же осталось только пятеро: Симион Пантя, Глигорэ с Каролиной, Ана Нуку и Фируца.

Мариука, пытаясь любым способом заставить хотя бы утемистов не отступать перед трудностями и довести до конца начатое дело, стыдила, укоряла, упрашивала.

— Мы ведь тоже люди, — отвечали ей.

— Не железные.

Клубная жизнь угасала, по вечерам в зале было пусто, и даже по воскресеньям на скромные праздники народу собиралось все меньше и меньше. Люди предпочитали посидеть дома — надо же дать костям отдохнуть. Не до грамоты тут. За день-то как наломаешься? Казалось, что Ана и ее помощники бьются напрасно. Изнуряющий труд на полях высосал из людей все силы.

— Мы ходили, — оправдывались они, — с удовольствием ходили, а больше не можем.

— Мы бы рады прийти, да ведь некогда.

— Отложим до зимы. Сейчас невмоготу.

Но на 1 мая был назначен второй тур смотра, и Нима должна была выставить своих танцоров. Что же, танцевать в три пары? Лучше уж совсем отказаться. А что будет летом, когда дни такие длинные, а ночи почти совсем нет? Летом и вовсе никто не будет ходить.

Ана спрашивала Мариуку, Мариука — Симиона, Симион — Ану. Позвали Саву Макавея, надеясь, что он даст спасительный совет. Но Макавей сам не видел конца заботам и просил не винить уставших крестьян, которых валил с ног неодолимый сон.

— Работа в поле — это тебе не в игрушки играть. Что поделаешь? Теперь сеять надо.

И если сам он приходил в клуб, то делал это по обязанности и, сидя на лавке, от усталости клевал носом.

Однажды приехал к ним Ион Чикулуй и, когда узнал, как идут дела с ликвидацией неграмотности, пришел в ужас. Немедленно созвал он на совещание Мариуку, Ану, Макавея, Симиона, Штефана Ионеску и Серафиму Мэлай. Но никому не пришло в голову ни одной мысли, никто не придумал какого-нибудь средства, чтобы выйти из этого тупика. Наоборот, Макавей считал, что следовало бы на время отложить и ликвидацию неграмотности, и все клубные дела. Теперь нужно приналечь на полевые работы.

— Как же это — клуб забросить? — испуганно воскликнула Ана. — После того как мы столько сделали! С неграмотными у нас и клуба не будет. А без клуба и жизнь будет пустая.

Решили усилить агитацию. Ана, Мариука, Макавей, Симион, Штефан Ионеску без устали ходили из дома в дом, делая вид, что не замечают недоброжелательности, отшучивались, когда их поднимали на смех, возвращались снова и снова туда, где обозленный хозяин недавно их выбранил. Каждый вечер навещал их Ион Чикулуй, частенько заглядывал и Иоан Поп. Они тоже ходили по домам. Председатель совета рассказывал, как сборщики налогов обманывали людей, давая подложные расписки, как Нэдлаг, когда он еще держал корчму, торговал в долг и давал деньги в рост, а в черной книге его счетов долги крестьян из Нимы росли не по дням, а по часам.