Вернер Линдеманн - Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца [litres]

Я улыбаюсь и говорю: «Все хотите дрессировать, все».

Насколько упругими должны быть ноги зайца, который, опередив меня, бьет своими крючками по распаханной залежи, на которой я, медленно двигаясь, чуть не ломаю себе ноги.

Кухня уподобилась мастерской. Тимм разобрал свой мопед, почистил детали, снова собрал.

Я поражаюсь его техническим способностям, которых не отыскать ни у его матери, ни у меня. Я смотрю на мальчика и снова и снова спрашиваю себя: как ты мог его ударить?

Недостаток? Преимущество? Старый дом всегда находится в движении. Раз – тут черепицу заменить, раз – там новые окна вставить. Сегодня я подметал чердак. Ветер нагнал сквозь щели много снега. Движение благоприятно для кровообращения тела, часами сидящего за письменным столом.

Холод до дрожи. Желанный пунш.

Словно темные щепки, вдоль дороги передо мной дрозды-рябинники. Морозные узоры по окну. Перед ним цветущие ветви форзиции в вазе. Сколько поэзии повсюду.

Непроглядная ночь. Под подошвами моих сапог скрипит снег. Передо мной соседняя деревня. Светят уличные фонари. Громкая музыка. В крестьянском доме дискотека. Я подхожу к окну. В узком помещении столы, стулья. Среди табачного дыма молодые люди. На столах бутылки, стаканы. На заднем плане дверь в соседнюю комнату; там танцуют. Мой взгляд скользит от одного стола к другому. Куда делся мой сын?

Тут моего плеча касается рука. Я пугаюсь. «Заходи». Мгновение я раздумываю. Что я буду делать в этом балагане, полном дыма и грохота? Тимм тащит меня за руку. Я киваю, следую за ним. Многие молодые люди знают меня, здороваются. Некоторые удивляются, другие посмеиваются, шушукаются. Тимм приносит стакан колы. «Пей!» А потом: «Не хочешь потанцевать?»

Я будто должен показать себя своему сыну, заявить о себе, поэтому почти час прыгаю по танцплощадке, кружа одну девочку за другой, пою отрывки шлягеров, топаю, дергаюсь, выпускаю пар, как трактор перед зимним рейсом. По дороге домой, далеко за полночь, мой слегка покачивающийся мальчик цепляет меня, толкает локтем в ребра и говорит: «Чувак, как ты умеешь танцевать! И как умеешь зажечь девчонок!»

Внутри безмолвный крик. Иллюстрация картины: индианка, подвешенная за ноги; перед ней двое мужчин, как мясники перед висящей скотиной; один с мачете разрубает женщину. Люди, вышедшие из лона того, кого они сейчас разрубают. Кто сделал этих преступников преступниками?

Последняя военная зима. В «колониальной лавке» [31] Магазин бакалейных товаров. небольшой деревушки, у Мульде, мать хочет купить для своих детей кусок маргарина, хлеб и мармелад. Торговец пожимает плечами: «Все, стало быть, теперь много идет на фронт». Женщина возмущается: «Мне плевать на фронт, мои дети голодные!»

Позже торговец, допрашиваемый русским офицером, отвечает, за что он донес на женщину и обрек ее на виселицу: «Она представляла собой опасность нашему общему делу – победе».

Картина из газеты меня не отпускает.

Воображение: моя дочь, подвешенная за ноги, кричащая… Знакомый Тимма – автослесарь. Он рассказывает о работе в выходные дни; из-за предшествующих отключений электроэнергии руководство вызвало работать в субботу, чтобы годовой план не оказался «под угрозой». Молодой человек увлеченно: «Это мощь, у нас был прекрасный теплый вагончик, и запчасти там были, и хороший обед…» «Вам удалось хоть что-то сделать?» – спрашиваю я. Ответ со смехом: «Ясное дело, личные машины». Теперь и Тимм тоже смеется так громко, что мне становится больно.

Тимм с заросшими волосами. Некоторые пряди обрезаны. Таким он подходит к деревообрабатывающему токарному станку.

«Не хочешь подстричься?»

«Не пойдет, поспорил».

«Из-за чего?»

«Не могу сказать; дал слово».

«Спор надолго?»

«Пока не пойду в армию».

Тим позже: «Не заберут ли меня в мае? Скорей бы это уже осталось позади».

Тим позже: «Заставляют меня дергаться, потому что я не призывался три года».

Тим позже: «Можете ли мне сказать, для чего нам нужна армия, если одного нажатия кнопки достаточно, чтобы уничтожить Землю?»

ВОСПОМИНАНИЯ

Война на последнем издыхании. Вырвавшись из окружения у Кёнигс-Вустерхаузена, я устремляюсь на запад, вслед за обращенными в бегство войсками Вермахта. Отрядами, лишенные сил, мы несемся по пастбищу, советские танки обстреливают нас с шоссе: плубб – бум – плубб – бум.

С каждым снарядом в воздух взлетают два-три беглеца. Теперь, прямо позади меня, два бойца взлетели через проволоку загона. Один из них пронзительно кричит. Я охвачен страхом и гневом отчаяния. Я мчусь и бранюсь: ну, давай, давай на меня, вы, собаки! Наконец низина. Тишина. Здесь нас уже не видно. Я перевожу дух, оборачиваюсь и угрожаю поднятым кулаком: только подождите, мы вас развернем, когда разберемся с американцами.

Как всегда, когда моя голова полна тяжкими мыслями, я бегу под «своим» мекленбургским небом, разговариваю сам с собой или мысленно болтаю со своим сыном.

Ищу аргументы, которые могли бы до него дойти. И постоянно прихожу к выводу: мое понимание необходимости – это не его понимание.

Почти в том же месте, что и перед Рождеством, машина входит в скольжение, разворачивается и мягко приземляется в кювет. Я выхожу из нее с испугом и легким ушибом руки. Немного выше скорость, и я бы врезался в молодой дуб.

Смерть постоянно идет рядом с нами. Я считаю ее сестрой, которая бродит где-то по миру и появится в один прекрасный день, чтобы забрать, безотлагательно, неотвратимо. Я не смогу ни перехитрить ее, ни попросить отсрочку. Она будет рядом и похлопает меня по плечу. Она не будет меня ни пугать, ни удивлять, когда бы и где бы она не встала передо мной.

Этика жизни человека и его общества включает в себя этику смерти. По моему мнению, наше общество все еще слишком мало делает для того, чтобы воспевать смерть. Древние египтяне, когда на празднике начиналось самое бесшабашное, выносили в зал скелет. Для меня размышление о смерти – повышение самооценки. Впрочем, я надеюсь прожить в этом теле еще минимум лет сорок.

«Ты уже задумывался о смерти?»

«Да».

«Почему?»

«Вдруг я задался вопросом, для чего вообще я живу? Вкалывать – спать – вкалывать – спать – не может быть, что это всё. Работать только ради жратвы, за пару шмоток? Что вижу я в этом мире?»

По телевизору документальный фильм о Сибири; мужчины, высоко над землей, на ремонтных работах линии электропередачи. На градуснике минус двадцать. А они уверенные в себе, мужественные энтузиасты. Герои?

Разве два убийцы на иллюстрации фотографии не являются героями в глазах некоторых людей? Бесстрашные. Хладнокровные.

До Берлина поездом. Дороги слишком скользкие. Я собираюсь в издательстве посмотреть наброски иллюстраций к моей истории о лягушке-древеснице.