Кристофер Раш - Завещание Шекспира

– И с чем они к нему обращались?

Как все женщины – с беременностями, ложными беременностями, за помощью при родах, при задержках, для предотвращения выкидыша, чтобы сделать аборт. Он прославился своей черной магией, гороскопами и спиритизмом. Он был нашим лондонским Фаустом. Поговаривали, что он знал все обо всем под солнцем, включая само солнце, а чего не знал, о том догадывался, и иногда его догадки были провидческими. Я подумал: человек, который вальсировал с черной смертью и переспал с третью Лондона, должен же был когда-то заразиться сифилисом. Стоило спросить его совета. Он был жив-здоров и процветал в Ламбете, чуть выше по Темзе от того места, где жил я. Мне нечего было терять.

– Кроме своей репутации, Уилл?

Ну да, я знал, что он вел записи о своих посетителях в специальной книге и его перо знало больше, чем ангел, записывающий у врат рая. Но я пришел к нему при золотых деньгах и объявил, что готов заплатить не только за лечение, но и за конфиденциальность, имея в виду его тайное досье: Перо не проболтается бумаге, и т. д. и т. п. Он сказал, что обожает мои пьесы, видел их в театре и окажет мне уважение как один правдоискатель другому. Мне был симпатичен этот рыжеволосый коротышка с курчавой бородой и веснушчатым лицом, который смотрел мне прямо в глаза поверх стопок справочников, историй болезней, между покосившимися башнями коробочек с пилюлями и висящими чучелами животных с блестящими глазами, которые умели хранить тайну. Вся обстановка действовала на меня успокаивающе. Не внешние атрибуты: астрономические карты на стенах, рог единорога, приятное благоухание лекарств, книги авторитетных авторов на полках – Гиппократ, Гален и другие гиганты медицинской мысли, – а что-то в самом человеке. Возможно потому, что он заговорил о моих пьесах. Он знал, как расположить к себе пациента, и не успел я оглянуться, как почувствовал себя легко и непринужденно, и мы разговорились о наших ремеслах. Я с наслаждением внимал его рассказам о болезнях его пациентов – без разглашения имен.

Одной даме кровь ударяет в голову, у другой рак груди, третья страдает меланхолией и метеоризмом. Они толпились на его пороге с бесконечными вопросами: что случилось с моим мужем, отбывшим за границу на «Белом льве»? что значит сон о лебедях? беременна ли я? меня отравили? выношу ли я ребенка? потерпит ли корабль неудачу? мой сын – подкидыш? неужто я родилась под несчастливой звездой? продавать ли нам дом? остаться в Лондоне или уезжать жить в деревню? как бороться с демоном самоубийства, который предлагает нож, веревку или воду? помогите отыскать зарытый клад, найти потерявшуюся собаку, сучку с шестью серебряными колечками на зелено-голубом бархатном ошейнике. Любознательные посетители толпились в приемной занятного карлика, который вещал, прорицал, находил, ставил диагнозы и иногда излечивал. Помнится, Ричард Филд наведался к нему, когда проглотил португальскую монету, но если бы он позволил природе пойти своим путем, он мог бы оставить ее себе, вместо того чтобы потратиться на Формана. Маунтджой консультировался с ним, спала ли его жена с другими, – и Форману не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы ответить на этот вопрос. Я до сих пор спрашиваю себя, имел ли Форман Эмилию. В то время меня это уже не волновало, но казалось вполне вероятным, принимая во внимание характер доктора и натуру его пациентки.

– …Но большей частью, – продолжал он, – это обычные, скучные мелочи, с которыми ежедневно приходится иметь дело любому доктору: не могу уснуть – не могу проснуться, нет аппетита – страдаю от обжорства, у меня запор – у меня понос, не встает —…

– Не опускается?

На это жаловались немногие мужчины. Чаще их жены.

Я слегка улыбнулся, внезапно вспомнив о цели своего визита, и он это почувствовал.

– А теперь, господин Шекспир, давайте посмотрим, как можно излечить ваш люэс.

Я еще ни слова не сказал о своей болезни, но совсем не удивился, что он догадался сам.

Начался опрос: когда? сколько раз? со сколькими шлюхами? как они выглядели? их возраст, пожалуйста, адреса публичных домов? мочился ли я с силой после акта? (в лучших домах терпимости, Фрэнсис, под каждой кроватью было два горшка, чтобы клиенты, помочившись сразу после секса, выплеснули из себя заразу). И кстати, были ли у меня еще эрекции, за исключением утренних, конечно? не болезненные ли они? другими словами, как поживает мой старый Адам? имеются ли трудности с мочеиспусканием – ну, как будто из вас выходят испанские кинжалы?

Я почувствовал себя гигантским членом, выжженным сифилисом и грехом от мочеиспускательного канала и до мошонки, а все другие части меня – руки, ноги и голова – будто бы просто не существовали. Тебе знакомо это чувство, Фрэнсис?

– Конечно же, нет!

Все твое тело и существо сведено к одной больной части твоей анатомии, и ты теперь объект беспристрастного и полного анализа того, кто многое повидал на своем веку.

– Я могу вставить вам тоненькую трубочку, господин Шекспир. Вкрадчивое, успокаивающее оглашение пытки казалось нереальным. Это сон?

– Со времен Армады некоторые из моих коллег используют тонкий стебелек петрушки или просвирника, но, если он сломается, это причинит пациенту существенные неудобства. Я лично предпочитаю свинец. Мучительно, конечно, но не более, чем сифилитическое сжатие во время непроизвольного возбуждения или при мочеиспускании. Ну и сужение канала может в конце концов привести к смерти.

Смерть, смерть, смерть, смерть, смерть.

– Дайте-ка я вас обследую.

Сладкоголосый господин Шекспир, английский Овидий, златоуст Меликерт, звезда сцены и гений «Глобуса», снимает бриджи и ложится на стол. Выдающийся врач, доктор Саймон Форман, наклоняется и, поджав губы, вглядывается в моего Джона Томаса. Он потянулся было к записной книжке, но при одном ее виде Уилл протестующе замахал руками.

– Ах да, конечно, никаких записей, я совсем забыл. Ну да ладно, не суть важно. Уверяю вас, ваша болезнь далеко не смертельна. Мне кажется, друг мой, что вы слишком чувствительны. Я предлагаю свинцовую трубочку, а для профилактики – окуривание ртутью.

И вот она – ванна прокаженных, ванна бесчестия, в которую я поместил Долл Тершит [161] От «tear sheet» – букв.: «рви простыню» (англ.). , умирающую от французской хвори в «Генрихе V». Ее подвергли окуриванию парами киновари, разогретой до пара на нагретой тарелке, а оставшимся порошком присыпали измученное тело. Ее лечили в больнице Святой Марии в Спиталфилде, в которой когда-то лечили прокаженных. Теперь настал черед ее создателя. Я лежал в Ламбете, и запах моря с Темзы заглушался зловонием сульфида ртути, киновари и ртутной руды. Но это сначала, а потом все пошло обычным ходом – обмазывание мазью, обматывание простыней с горячими грелками, раскаленными кирпичами и нагретыми камнями на несколько часов в день много дней подряд, чтобы выпарить болезнь, вышибить клин клином. Многие умирали в кромешном аду лечения. Другие просто сдавались на волю медленного гниения, которое их добивало.