Кристофер Раш - Завещание Шекспира

– Дай мне несколько минут.

Как видишь, мне некуда торопиться.

– Отлично. Тогда сиди и жди.

Пока я передыхал, а Фрэнсис скрипел пером, малышка Элисон просунула голову в дверь и странной походкой подошла к кровати. Фрэнсис продолжал марать бумагу, косясь на девушку заблестевшим глазом.

– А где же херес?

Она наклонилась и пошарила под подолом юбки. Глаз адвоката заблестел, и он тут же отбросил свою писанину. Челюсть его отвисла, а глаза расширились, когда он увидел, как она натренированной рукой вытащила бутылку из петли, обвязанной вокруг талии, наклонилась ко мне и, подмигнув, поставила ее на стол, предоставляя мне возможность поглубже заглянуть в вырез ее платья – до самых сосков, которых никогда не касались человеческие губы. Она стояла, оправляя и разглаживая юбки.

– Черт бы меня подрал!

Надеюсь, Фрэнсис, до этого не дойдет. Хотелось бы, конечно, встретиться в мире ином, но в ад я не хочу!

– Что-нибудь еще, хозяин?

Да, дитя мое, но это пожелание я оставлю при себе.

Она выскользнула, как трепетная лань.

Спасибо, Элисон. Продолжай, Фрэнсис. Неплохой трюк, да?

– Потрясающий… Я закончил. Прочесть?

Всё до последней буквы.

– Надеюсь, у тебя хватит терпения. Готов?

Я готов – созрел, перезрел и почти что сгнил. Со слов «второй сын», пожалуйста.

– За неимением же такого потомка, второму законному сыну ее и законным наследникам мужского пола упомянутого второго сына ее; за неимением же таковых наследников, третьему законному сыну поименованной Сюзанны и законным наследникам мужского пола упомянутого третьего сына ее; аза неимением такого потомства, упомянутому выше имуществу быть и оставаться за четвертым (сыном), пятым, шестым и седьмым законными сыновьями ее, в последовательном порядке, и за наследниками мужского пола упомянутых четвертого, пятого, шестого и седьмого законных сыновей ее таким образом, каким выше был ограничен способ перехода упомянутого имущества к первому, второму и третьему сыновьям ее и их наследникам мужского пола; а за неимением такого потомства, поименованным поместьям быть и оставаться за помянутой племянницей моей Холл…

Мы же уже исправляли эту ошибку. Она моя внучка.

– Конечно. Я прослежу, чтобы ошибка была устранена. И за законными наследниками ее мужского пола; а за неимением такого потомства, за дочерью моею Джудит…

Молодчина. Ты опередил мои мысли.

– И за законными наследниками ее мужского пола; за неимением же такого потомства, прямым наследникам моим, упомянутого Уильяма Шекспира.

Навсегда.

– На-все-гда? Вот так?

Аминь. Молодец. Ты заработал и херес, и каплуна.

– Мм. Кажется, я уже чувствую его аромат.

Сейчас его подадут. Записал, что серебряная с позолотой чаша должна отойти Джудит?

– Сделано.

И что Элизабет получит остальную посуду?

– И об этом мы позаботились. Не беспокойся. Лучше выпей, пока я проверяю, все ли правильно.

Мы же только что проверяли. Все точно.

– Все дело в толковании, Уилл. Я ведь не только твой адвокат, но и душеприказчик. Мне нужно убедиться, что я правильно истолковываю твои желания.

Ты хочешь убедиться, варит ли у меня еще голова?

– Но ты сейчас выдвигаешь условия, которых не было в январском варианте!

Его больше не существует.

– Он больше не действителен.

Да ты просто Юстиниан [60] Византийский император, автор масштабной юридической реформы. !

– Сто фунтов отойдут Джудит в качестве приданого, но, чтобы получить еще пятьдесят, ей придется отказаться от права наследования домиком на Чэпл-Лейн, – я так понял?

Именно так.

– А если по истечении трех лет с сегодняшнего дня она или ее наследники будут живы, ей достанется еще сто пятьдесят?

Верно.

– А если она умрет, не оставив потомства в течение упомянутого срока, твоя внучка, Элизабет Холл…

Не племянница!

– Не племянница – получит сто фунтов, а оставшиеся пятьдесят отойдут твоей сестре Джоан и ее сыновьям?

- Правильно.

– Но если через три года Джудит или ее дети будут живы, то я позабочусь о том – разумеется, если сам буду жив! – чтобы ей выплачивали ежегодный процент со ста пятидесяти.

Но не сам капитал – до тех пор, пока она замужем.

– А ее муж сможет прибрать к рукам эти деньги, только если передаст ей земель на сто пятьдесят фунтов.

Блестяще.

– Другими словами, Сюзанне достанется практически все. Я вижу, что ты не зря получал юридическое образование.

– Так еще нагляднее, что доли наследства двух твоих дочерей не равны. Ты еще не объяснил, в чем тут дело.

Всему свой час.

– А жену ты оставил при пиковом интересе.

Она останется не с пустыми руками. И о ней позаботятся Холлы.

– Вы так договорились?

Это подразумевается, – а вот и твой каплун.

Блюдо во всей своей красе появилось в сопровождении Энн, бдительно оглядывающей комнату на предмет выпивки. Когда женщины вышли, Фрэнсис потер пухлые ладони, а я погладил бутылку хереса, которую спрятал у себя между ног, куда госпожа моя уж тридцать лет как не заглядывала. Мы устроились поудобнее и пропустили стаканчик за наши труды.

– Мы с тобой молодцы, Уилл. Славно поработали. И боже ж ты мой, что за каплун! Попробуй хотя бы кусочек. Я оставлю тебе немножко.

Пожалуй.

И я пожевал кусочек птицы вместо той обычной гадости, которую приносили мне: жидкую, как моча, кашу. Каплуна я запил хересом, выдернув бутылку из-под одеяла, как факел жизни.

Кто ты, Уилл?

– Ты разговариваешь сам с собой?

Так спрашивала меня Энн. Я не виню ее за многочисленные жалобы на звуки и запахи адской скотобойни на Хенли-стрит, на тесную комнатенку, в которой мы ютились, как в тюрьме или в гробу, на плачущих младенцев и их постоянные болезни, на тесноту общей столовой и гомон дюжины голосов, среди которых голос отца с каждым днем становился все хмельнее, а мать все больше нуждалась в помощи. Казалось, кроме работы, ничего больше не было. Кем ты работаешь, хотелось бы мне знать, чем занимаешься? Ты всего лишь мясник.

– Она била тебя по больному месту.

И вправду: не учитель и даже не перчаточник. Отец дал мне столько образования, что мне уже было невозможно возить телеги или есть овес. Но на что еще я был годен? Быть лавочником, ростовщиком, торговцем шерстью или древесиной? Наследником обанкротившегося Джона Шекспира, простым цифирником и счетчиком, внезапно лишенным попутного ветра? Таким же, как мой побитый жизнью отец? Вот тогда-то я и почуял ветер, тот ветер, что гоняет молодежь искать удачи далеко от дома, где опыта не жди. Даже полная превратностей жизнь солдата казалась мне предпочтительнее этой, бренная слава – привлекательнее, чем войны у домашнего очага. Страшна ль война, раз дом постыл и не мила жена?