Роман Зинзер - Марк, выходи!

– Костяна в тюрьму посадят теперь? – спросил я пацанов, но они пожали плечами.

– Родаки говорят, что сначала в больницу. Он же наркоман. Да и несовершеннолетний. Сколько лет Костяну? Пятнадцать? Наверное, его в тюрьму для малолетних отправят. Навсегда.

– Навсегда?

– Навсегда. Он же Дрона совсем убил. Вот и его навсегда, – сказал Диман.

– А Рома что? – спросил я.

– Да фиг его знает. В больнице он. Если жить будет, то его в детский дом отдадут.

– С Костяном вместе?

– Дурак ты, Маркуша! – сказал Санек. – Костяна в тюрьму, а Рому – в детский дом. У него же родителей теперь больше нет.

– А если помрет?

– Тогда в детский дом не отдадут, конечно, – сказал Санек. – Маркуш, у тебя же старый мяч есть? Вынеси, хоть попинаем.

Я сбегал домой и вынес потертый мяч. Мяч был давно проколот и спущен, но дырка в нем была маленькая, и воздух выходил из него медленно. На час поиграть хватит. У Струковых был «качок» с иглой, Диман его вынес, и мы уселись на шахматную лавку его накачивать.

Я посмотрел на лавку. Наверное, вот прямо тут Дрон и сидел. А потом его Костик трубой шмякнул. Брр! Вон даже видно, где он ножом лавку стругал.

– А Дрон что? – спросил я пацанов.

– А что Дрон?

– Похоронили?

– Не знаю. Может, и нет. Может, менты еще что-то расследуют.

– Что тут расследовать? Все же видели, что Костян его.

– Ну, например, кто оставил трубу в нашем подъезде, – сказал Диман, – кто Рому этой трубой того…

– Я маму Дрона на днях видел. В магазе, Дрон ей даже сумку нес.

– У Дрона мама есть? Сумку нес? – переспросил Диман. – Я думал, он только наркотики свои глотать и умел.

Мяч не надувался. Похоже, что за время лежания в «прихожке» у меня дома что-то в нем «срослось», и игла не входила в ниппель. Мы потыкали раз десять и сломали иглу.

– Надо снова к Жирику идти. У него есть игла. Может, он вернулся уже, – сказал Диман.

– Слушайте, а что теперь будет? – спросил я пацанов.

– Да ничего не будет. Ты же хотел Костяна избить, чтобы он больше пацанов не «чморил»? Вот. Нет больше Костяна. И Ромы тоже. Родаки сначала за нами в четыре глаза зырить будут – хрен теперь на Урал сходим, – но через месяц все забудут. Я так думаю.

– Через месяц школа уже, какой там Урал?!

– Блин, напомнил, – сказал Диман и сплюнул от досады.

– Арсена видели?

– Мама видела. Она ему гипс вчера осматривала. Тоже дома сидел два дня.

– Зайдем?

– Да мы заходили уже. Сказал, что выйдет через полчаса.

Значит, Арсен успел спрятаться дома. Хотя, ясное дело, успел, раз вместо него Дрона кокнули. Я представил себе, что было бы, если бы Костян проломил башку не Дрону, а Арсену. Плохо было бы. Дрона никто не любил. А Арсен… С Арсеном нам еще надо на тот «дурдом» совершить набег. Только теперь всех пацанов надо собрать, чтобы местные напугались. Может, даже окно им рогаткой выбьем. А может, просто шпонками по стеклам постучим. Шпонки окно не разобьют… А как там Вера? Веру тоже надо будет позвать на старицу. А потом огненный клёк. Да много еще чего потом.

– А как теперь с «Мадридом» воевать?

– Маркуша, ты точно дурачок какой-то, – сказал Диман. – Какая война? Тебя гулять пустили, и то уже хорошо. Все родаки у нас теперь сразу ментам будут звонить, как только рогатку увидят. А арбалет тем более. Погоди немного.

– Да? – спросил я Санька. Тот кивнул.

– Давайте за Верой еще зайдем? – спросил я пацанов.

– Влюбился? – спросил Диман.

Я тут же его пнул, но несильно.

Мы решили, что сначала зайдем за Верой, а потом сгоняем к Жирику. Если Вера дома, то попрошу ее показать, как она с третьего этажа в керамзитовую кучу сигает.

– Знаете, пацаны, – сказал Санек и замолчал.

– Чего?

– Мне кажется, это все Колян Бажов придумал.

– Что придумал? – спросили мы с Диманом.

– Да все… Что Рому Дрон трубой, что Костян потом трубой Дрона. Вера эта еще сказала, что именно Дрон Рому треснул, хотя не видела она ничего из окна.

– Я видел, как Колян Дрону спичечный коробок передавал.

– Гашиш, да, – сказал Санек. – Подкупил, может. Как «Париж»…

– Ладно, мы пойдем за Верой с Маркушей. А ты, – сказал Санек брату, – Арсена тут подожди. А то выйдет пацан, а нас никого нет.

Мы пришли в «Мадрид», и я стал кричать Вере. Пара «мадридских» пацанов выглянула в окна и послала меня на фиг из их двора. Я их тоже послал. Потом они сказали, что я в Веру влюбился. Тут уж мы с Саньком сказали им все, что мы о «Мадриде» думаем. Наконец, один из «мадридцев» спросил, как у нас там во дворе все случилось, а я крикнул, что Костяна менты забрали из-за Дрона. «Мадридские» пацаны удивились и стали расспрашивать еще больше. Санек им крикнул, что потом все сами узнают.

Я позвал Веру еще раз. Из окна на третьем этаже вылетел бумажный самолет и секунд через пять приземлился в грязную лужу: она одна не высохла во всей «мадридской» округе после недавнего дождя.

Я вытащил самолетик из лужи и развернул его. На листе очень коряво и с перепутанными буквами в словах было написано: «Выйду через десять минут». Я улыбнулся. Вера хоть и придумала такой клевый огненный клёк, в который я даже еще не играл, но писать совсем не умела. Наконец я это сам увидел. Хотя если бы умела, то, наверное, бы с нами, с пацанами, и не дружила. Гоняла бы с Машкой и Ленкой и постоянно просила бы мороженое.

Мы пошли к Жирику. Я все шел и думал, что Жирик, наверное, в больнице, у него сотрясение мозга, он помирает и вообще все с ним плохо. Все у нас на этой неделе во дворе помирают, значит, и Жирик тоже.

Санек позвонил в дверь. Потом еще раз. Через минуту, когда мы уже хотели двинуть обратно во двор, дверь открылась, и за ней стоял Жирик в трусах. Он тер глаза, а на голове у него была прилеплена марля. Живой. И не в больнице. Мне полегчало, и я обнял Жирика. Струков, ясный перец, сразу же надо мной заржал.