Анна Вашкевич - Настало время офигительных историй

Он говорил это всегда с особым смаком, будто знал таинственный супермаркет, где можно походить, прицениться да и «взять» русскую жену на свой вкус.

Вано в школе учился мало и потому страшно оскорблялся на предложение почитать и пописать. Мол, жил же он как-то без этого всего и ещё проживёт. Поучиться вообще было не про него. А вот поговорить «за жисть» – всегда пожалуйста:

– Вот вы, – сказал он мне как-то раз, – работаете с утра до вечера за одну зарплату. А я на воле – с утра встал, созвонился с человечком, вынес ему товар, он мне сразу – тыщ писят… И я назад, в тёплую квартирку, под одеяло. Вот это жизнь!

Тогда мне пришлось включить всё своё ораторское мастерство, чтоб ответить и не посрамить честь бюджетника. Я развернула к Вано свой монитор, на котором в качестве обоев виднелся Памятник затопленным кораблям.

– Знаете, где это снято? – спрашиваю.

– Где?

– В Севастополе. В Крыму. Я сняла. Были там?

– Н… Не-ет…

– А я была. Красиво. Тепло!.. И море ласковое. Я, бюджетник, съездила. А вы с такими деньжищами – нет.

– Я вообще никуда дальше города не выезжал, – расстроился ромалэ.

– А я выезжала. И в Крым, и в Турцию, и туда-то, и сюда-то… Год работаю, не грущу, деньги коплю, а летом – в путь. А всё – зачем? Чтобы увидеть побольше. Чтоб было, что вспомнить на старости лет. И чтоб сказать себе: «Не грусти. Вон как классно пожила». Ну, и приятно, конечно. И я честным трудом работаю. Годы в камере не коротаю. Так что не всё так плохо. И вам скоро по УДО идти – есть к чему стремиться.

Как-то так я примерно сказала. Только ещё проникновенней. Богом клянусь, не хватало только текилы, соли с лаймом и фразы типа: «На небе только и разговоров, что о море и о закате…» Погрустнел Вано, стал сетовать на жизнь никчёмную. Божился, что исправится. Но что-то пошло не так: повздорил с начальством – загремел в карцер.

Пришёл оттуда злой, почему-то обритый и малоразговорчивый. Совсем ему стала жизнь не мила. А тут «Калина». Уж не знаю, какими обещаниями али угрозами его уболтали выступать, только вернулся Иван с концерта воодушевленный – мама не горюй! Вот что искусство с человеком делает. Или бабы, кто ж его знает…

Ещё один цыган был Егорка – красивы-ый! И чёрный как уголь. Наглый и весёлый хлыщ. Только немного стеснительный. В кабинет вплывает лебедем, шагает вразвалочку, улыбается всей белозубой пастью. А вот если надо где выступить – начинает волноваться, заикается что есть сил. Соглашается сыграть, спеть, но на сцене ловит жуткий мандраж. Как-то раз классуха его – боевая билиотекарша из нашей школы – подошла ко мне и сказала суровым голосом:

– В общем, так. У нас концерт будет ко Дню защитника Отечества. Всё по классике проведём: учителей-мужиков поздравим, Абдула про «Батяню» споёт, а ты с Егоркой сценку разыграешь по сказке «Каша из топора».

– И кого мне играть? – спрашиваю. – Топор?

– Бабку, конечно, – отвечает библиотекарша, покровитель русской словесности, – парням одеваться в женские тряпки западло.

Говорят, если маньяк напал и отбиться нет возможности… И дальше по тексту. Поняла я, что быть мне бабкой. Чего уж, все там будем. Стали мы учить с Егоркой слова. У него память наркотой ослаблена, мне же просто некогда. А слова в стихах. Выучили мы с ним с горем пополам, отрепетировали…

В день премьеры я надела платок, завязала его посмешнее за ушами, натянула ещё жилетку из собачьей шерсти. Егорка замаскировался под солдата. Вышли мы с ним на школьную сцену… И оба слова позабывали. Я по ходу действия новую сказку сочиняю, Егорка слышит: реплики-то непривычные! – и начинает путаться, заикаться. Я ему подсказываю, он заикается ещё больше, отвечает что-то невпопад, я ему «бабкиным» голосом вторю… Публика стонет от смеха, глядя на наше фиаско. Наконец, мучительные пять минут позора заканчиваются, каша доваривается вместе с топором, и мы сваливаем со сцены в подсобку. Зал взрывается овациями.

– Егор, какого хрена слова не выучил? – говорю.

– Да что-то растерялся я… – чешет ромалэ в затылке, – сроду столько не учил. Но ничего, мы с вами ещё им покажем! На Восьмое марта песню вместе споём! Эх, Стаса Михайлова…

Караул.

Егорка был на моих уроках на хорошем счету. Всё напишет, всё ответит. И «Калины» без него не проходили. Он же артист в душе, сам мне говорил. Правда, наркотой ещё немного торгует. У него и сестра сидит. И тоже сама себя в колонии развлекает – устроилась работать в тамошний клуб, номера концертные ставит. Видела я её как-то раз: стройная как деревце, глазищи чёрные и две огромные-преогромные косы, вот те крест. Да уж, кровь не водица.

С цыганами весело. Не дают соскучиться. Пришла пора Егорке по УДО уходить. Вся школа его провожала, желала всего самого лучшего. А мне Егорка пообещал, что в нормальную школу дочку свою приведёт ко мне учиться. Даже не знала, радоваться мне или нет.

С Вано грустнее закончилось. Увезли его в ЛИУ. Никто и не знал ничего, пока другой мой доверенный ромалэ не шепнул, что подцепил Вано ВИЧ. Кто ж знает, как случилось – через иглу на воле или другим способом… Не знал просто Вано, что такая болезнь бывает. Не успел доучиться в школе до этой темы.

Эх вы, перекати-поле.

Шли мы одним погожим весенним деньком по тюремному плацу. «Мы» это я – школьный учитель – и один офицер. Светило солнышко, даже вроде пели птички. В общем, идиллия. Только шли мы молча, что вносило некоторое напряжение. Офицер первым решил разрядить обстановку. Он меня спросил:

– Ты пед заканчивала, да?

Я проигнорировала фамильярность и очень сильно напряглась, с трудом заставив себя не ответить из вредности: «Нет, что ты. Медицинский, хирургия».

– Угу, – говорю.

– Моя сестра вот тоже… – голос офицера дрогнул.

– Тоже что?

– Училась там, – вздохнул служивый, – на факультете начальных классов.

– И теперь работает в школе? – решила я поддержать высокоинтеллектуальный диалог.

– В садике, – по голосу офицера было ясно: он считает ее долю несколько легче моей.

Я что-то такое неопределенное промычала, дабы показать, что маленькие дети в больших количествах меня слегка обескураживают своей хаотичной активностью.

– Там всё равно лучше, чем в школе, – продолжил мужчина.

– Это чем же?

– Да там сейчас опасно работать… Дети пошли какие-то неуправляемые, никого не слушают, мало ли… Видно, от этих слов у самого офицера по спине пробежал холодок.

Я посмотрела на этого серьезного мужчину.

Он работает в местах лишения свободы. Для самых закоренелых и неисправимых. Воры, наркоторговцы, прости господи, убийцы и прочие самые мрачные представители сумрака у него под контролем.

Он должен держать их в строгости, заставлять соблюдать режим и не позволять устанавливать «блатные порядки», в том числе убивать и калечить друг друга.