Луис Урреа - Дом падших ангелов

Но жена Старшего Ангела считала, что она все знает лучше всех. Как и его дочь. И его сын. И его пастор. Она из всех уже душу вынула, эта смерть. И у каждого было собственное мнение.

– Позвони ему.

– Сама позвони.

– No me gusta [63] Мне это не нравится (исп.). .

– Слишком тяжело.

– Мне противно ему звонить.

– Ты злая, злая, злая.

– Я никогда и не говорила, что добрая. Не будь дурой.

Они видели три последних смертельных приступа у Старшего Ангела, от которых тот внезапно отправлялся в мир иной, но потом возвращался, еще более невыносимый и заносчивый, чем раньше. Но сейчас он усох, стал щуплым, как подросток, и способен пройти своими ногами не больше десятка шагов, да и то опираясь на ходунки. Правда, его сын приделал клаксон от мотоцикла и к ходункам, и к его креслу, чтобы Старший Ангел мог забавляться громким аа-уу-аауу . Но это лишь подтверждало угасание патриарха. Смеялись только дети и всякие cholos [64] Голодранцы (исп.). .

Обзвонили всю родню Старшего Ангела, запустили грандиозный процесс, чтобы та ветвь семейства расшевелила его, подняла, отмыла, одела и выкатила из дому.

В больничную комнату ожидания его вкатила в кресле Перла, которая предпочла бы оказаться где угодно, лишь бы не тут. Больницы наводили на нее ужас, слишком много времени она в них провела. И даже не любила «Олд Спайс» Старшего Ангела, но никогда не говорила ему об этом. Этот запах напоминал ей больничный.

Ему казалось, что выглядит он отлично. Только Минни-то видела, что в своем просторном костюме он похож на пугало, как кукла из старого шоу с говорящими головами.

Родня сидела, тихо бормоча, обсуждая телешоу. Кофе в картонных стаканчиках. Ангел объявил незнакомым надтреснутым голосом:

– Не могу допустить, чтобы мама увидела меня таким.

Руки у него тряслись. Лодыжки торчали из брючин как куриные косточки. Он сражался с собственной агонией.

И Ангел встал с кресла, мучительно, глухо рыча от напряжения, ухмыляясь, как маньяк, с откровенной яростью, и оттолкнул алюминиевые ходунки. Смотреть на это было невыносимо. Все подались к нему, но не смели даже попытаться поддержать. Брюки и белая сорочка болтались, как полотнища на ветру. Ангел смахнул слезы с глаз и, пошатываясь, вошел к матери в палату без посторонней помощи.

Мимолетное объятие Мэри Лу. Долгое объятие – Ла Глориозе. Вдохнул запах ее волос. Но на нее он не смотрел. Глаза прикованы к крошечному созданию, которое было его матерью. Он подошел к кровати, наклонился, словно склоняясь перед ней.

Взял за руку и произнес:

– Мама, я пришел.

– Что? – спросила она.

Он повторил громче:

– Мама, я пришел .

– Que? [65] Что? (исп.)

– MADRE! – гаркнул он. – AQUI ESTOY! [66] Мама! Вот и я! (исп.)

– Ay, Hijo [67] Ой, сынок (исп.). , – пожурила она. – Я не учила тебя быть таким грубым. Что с тобой такое?

И умерла.

Он исполнил свой долг – заранее встретился со священником матери, выписал ему чек за услуги. Они недолюбливали друг друга. Старший Ангел знал, что этот противный маленький святоша терпеть его не может. Ходили слухи – Старший Ангел, кажется, переспал со всеми сестрами своей жены. Так сплетничали в приходе. И папаша Старшего Ангела, поди, был такой же. И ни тот ни другой никогда не исповедовались. Поговаривали, что Старший Ангел или протестант, или мормон, или франкмасон. А может, вообще розенкрейцер. Или иезуит! Или все разом.

Старший Ангел не одобрял зубы священника. Следующее, что его возмущало после «времени по-мексикански» и жалких оправданий, были плохие зубы. Мексиканцы не могут позволить себе иметь плохие зубы, если хотят, чтобы гринго относились к ним серьезно. Золотые коронки тут не помогут, хотя мексиканцы уверены, что с золотом во рту выглядят как богатеи. У этого священника зубы были как у крысы, он даже слегка присвистывал при разговоре. А когда разойдется всерьез, начинал плеваться, как газонная поливалка.

Сунув чек в карман, священник наставительно проговорил:

– Не опаздывайте. Я занятой человек.

– Опоздать! – взвился Старший Ангел. – Как вы себе это представляете?

– Вы же знаете своих мексиканцев. – Крысиная ухмылка. Игривое похлопывание по плечу.

Старший Ангел в бешенстве выкатил из сакристии.

13:00

Воспоминания всегда вторгались непредсказуемо. Хруст, когда дубинка врезается в голову человека. Как ноет при этом запястье. Он не хотел никого убивать. Иногда он внезапно просыпался от этой мысли. А порой резко мотал головой, воскликнув «Нет!» во время телешоу или за завтраком, и все считали, что просто папа есть папа, вот такой он. Ангел яростно потер виски, чтобы прогнать мысль. А еще запах бензина на ладонях. Он был уверен, что все остальные тоже его чувствуют. Шум пламени все еще звучит в ушах, жизнь спустя.

– Мы опаздываем, – провозгласил он. Еще раз.

Все уже устали от его нытья. И он сам, черт возьми, во всем виноват. Старший Ангел прекрасно все понимал. Дрянь поселилась в его мочевом пузыре, а он никому не сказал про кровь в моче. И если бы он не упал в обморок однажды утром, опухоль не обнаружили бы. Но он все же сумел отразить первый удар. Небольшая операция, удаление всякой мелкой сволочи, как обрезка винограда. Длинный зонд в уретре. Отец научил его быть мужественным. Способность терпеть боль показывает, чего ты стоишь, и во время обследования он даже не вздрогнул, а остальное проспал. И вот крошечные грозди опухоли исчезли.

А потом бурно разрослись в животе. Рентген и МРТ, уколы и отрава в вены. А после – токсичные таблетки и таблетки, воняющие гнилой рыбой, и облучение. И в награду – тени в легких. Он проклял каждую выкуренную сигарету. Проклял самого себя. А потом начали сохнуть кости. Лекарства, и железки, что вставляли в уретру, и облучение вконец их доконали.

– Вы умрете не от рака как такового, – сказала ему доктор Нагель во время последнего осмотра. – Случится системный коллапс. Откажут почки. Сердце. Или разовьется пневмония. Дух ваш крепок, но тело изношено.

– Сколько?

– Мой прогноз – месяц.

С тех пор прошло три недели. Когда сестра выкатила его в кресле из кабинета, он улыбался, будто выиграл в лотерею. Встревоженная Перла с красными зареванными глазами. Минни, нервно заламывающая руки и теребящая в пальцах кончики волос, и героический Лало, скрывающий слезы скорби за темными очками. И все поверили Старшему Ангелу, потому что им нужно было верить. Потому что они всегда ему верили. Потому что он – их закон.

– Флако, – пролепетала Перла. – Что они тебе сказали?

– Что-что, – сказал он. – Что я болен. Но мы и так это знали.

– Но сейчас ты нормально, пап?