Мауро Корона - Двадцать веселых рассказов и один грустный

– Брось, – выговаривал ему Джанкарло, – зачем тебе этот яд?

– У тебя что, привычек нет?

– Конечно, есть.

– Тогда избавляйся от них, это тоже яд. Любые привычки – яд.

Перекидываясь колкостями, они, тем не менее, ценили друг друга и хорошо ладили, всю жизнь совершая восхождения только вместе. Когда Джанкарло сорвался с того водопада, запал у Альдо иссяк – по крайней мере, на время. Он ещё не раз ходил в горы, но ужасно терзался потерей лучшего друга. Поднимаясь вместе, мы с Альдо всякий раз заговаривали о нём. Уход Джанкарло наложил отпечаток и на меня, ведь нас тоже связывала дружба. Мне кажется, его любили все на свете: он был хороший человеком и верным другом, потому и врагов не имел.

Докурив сигарету, Альдо достал из рюкзака верёвку. То же сделал и Джанкарло. Мороз яростно кусал даже через полностью закрытый комбинезон из столь фанатично расхваливаемой ткани, и прежде чем приступить к восхождению, Альдо встал у костра погреть напоследок косточки. Чтобы пламя разгорелось посильнее, он схватил охапку хвороста и недолго думая бросил её в костёр. Та упала прямо в огонь. Языки пламени метнулись во все стороны, начав облизывать ноги Альдо. Это явно не входило в планы создателей ткани: всё равно что плеснуть в огонь чистого бензина. Джанкарло услышал только пуфф , а когда обернулся, увидел Альдо в одном нижнем белье: за какие-то три секунды на нём остались лишь сапоги. Он яростно хлопал себя по бёдрам, пытаясь оторвать прижарившиеся к ногам и рукам куски ткани. Джанкарло бросился на помощь. Управились они быстро, но выглядел бедняга Альдо просто ужасно. Впрочем, даже обожжённый в нескольких местах, он сохранил олимпийское спокойствие и изрёк:

– Что ж, эта ткань прекрасно защищает от холода. Но никак не от жара.

Тем и кончилось их восхождение.

Альдо, завернувшемуся в то немногое, что смог ссудить ему друг, пришлось, чтобы не замёрзнуть, мчаться домой галопом, и всё время этого позорного отступления Джанкарло над ним потешался. Впрочем, поводов для смеха оказалось маловато: следующие три дня его друг провёл в больнице.

После смерти матери близнецы Фульвио и Карло Сантамария, пятидесятилетние холостяки, вконец обнищали. Старушка была для них всем: спасательным кругом, солнечным островком, где можно найти убежище от усталости и боли после кораблекрушения в ежедневно выпиваемом море вина.

Оба этих безжалостных и бессовестных браконьера были в своё время ещё и лесорубами, готовыми работать неделями без выходных, пока несколько лет назад Фульвио, мужик нервный и горячий, не бросил пилу со словами:

– Хватит! В наше хреново время тонна леса, чёрт её дери, стоит дороже барреля нефти!

И перестал ходить на вырубку – к страшному разочарованию брата, который, напротив, довольно долго не бросал работы. Продать лес удавалось не всегда, а всё, что братья зарабатывали, они пропивали. Карло ещё иногда, сам не зная зачем, покупал плюшевых собачек – поговаривали, что его комната набита ими доверху. Рассказывают, легендарные в некотором смысле братья Леньоле, жившие в тридцатые годы, оба по два метра ростом, жуткие пьяницы, после смерти матери превратились беспомощных младенцев. В росте наши современники им уступали, зато пили раза в два больше. Хотя Фульвио и Карло Сантамария больше не валили вместе лес, браконьерствовали они по-прежнему вдвоём: в этом деле разделить их не мог никто, даже смерть. Они всегда были вместе, как топор и топорище, даже ездили вдвоём на трёхколёсном «муравье» фирмы «Гуцци», настоящем музейном экспонате, который водили по очереди. Невысокие, коренастые, сильные, как быки, они были женоненавистниками до мозга костей и на женщин смотрели с тем же выражением, что и на налогового инспектора. Жили они в небольшом бунгало, протянувшемся, словно труба дымохода, вдоль торчащих позвонков хребта, что поднимается из долины Вайонта к скалам Борга.

Когда мать умерла, гроб свезли в деревню на санях, поскольку для транспорта этот район и по сей день практически недосягаем. Сама старушка в деревню не спускалась: последний раз её там видели лет за десять до смерти, на праздник Пятидесятницы. Увидев, как её сыновья затевают ссору с другими столь же чудовищно пьяными лесорубами, она поклялась никогда больше не появляться в этом проклятом месте и своё обещание сдержала. На следующее после драки утро она пыталась отмочить тёплой солёной водой синяки с лиц своих любимцев, те же, несмотря на боль, во весь голос распевали песни. Несмотря на возраст, мать по-прежнему держала их за малышей, а они ей это позволяли.

Многим, очень многим моим друзьям материнская опека испортила жизнь: вспомним хотя бы Челио, Венанцио, Олимпио, Випако, Зеппа, Жиля, Яна де Паоля, Джильдо. Списки несчастных, пострадавших от чрезмерной любви и заботы матерей, можно составлять часами. Фульвио и Карло Сантамария тоже не удалось избежать этого рабства: пока старушка была жива, они могли разве что ослабить его тяжесть при помощи вина, дарившего забвение. Умирала она долго, прикованная к своему дому, дымоходом протянувшегося вдоль горного хребта. Она отходила, а перепуганные сыновья умоляли:

– Óma sta ochì, Óma sta ochì... (Не покидай нас, мама, не покидай нас...)

Похороны матери стали для Фульвио и Карло началом пути на самое дно. Они работали и напивались, напивались и работали, чтобы иметь возможность напиваться. А в свободное от пьянок время охотились – единственная отдушина в череде жалких и бессмысленных дней на пороге нищеты и без каких-либо планов на будущее.

Когда Фульвио повесил свою пилу на гвоздь, его брат ещё несколько лет работал один, но потом сдался, окончательно приняв поражение. Они начали потихоньку распродавать имущество: сперва топоры, инструменты, «муравья», сарай в районе Понте-ди-Пино, потом поля, луга, леса... И через несколько лет спустили всё подчистую, оставив себе только оружие: пару двустволок и пару винтовок, купленных в оружейной лавке Пьяццы в Маниаго. От дома на горном склоне тоже остался лишь остов: в нём уже не было ничего, кроме неказистого стола, четырёх стульев, лавки, печи, двух кроватей да буфета с небольшим количеством посуды. Ружья братья прятали, патроны заряжали по одному, добычу меняли на хороший ужин и пару бутылок вина. Вот практически и вся печальная история близнецов Фульвио и Карло Сантамария.

Случилось так, что осенью Карло был пойман егерем за незаконной охотой на серн. Он, разумеется, сказал, что просто нёс добычу каких-то других людей, но назвать имена этих «других людей» не смог: вроде как, и это действительно правда, он никогда в жизни не раскрывал имени заказчика. В те времена в наших краях люди часто давали подобные «обеты молчания» и ничего никому не рассказывали даже под пытками. И, надо сказать, не раскаивались. Если же и появлялся изредка какой стукач, его жизни после предательства никто не завидовал: частенько такому человеку приходилось спешно покидать деревню. Теперь-то всё по-другому: округа так и кишит шпионами и доносчиками, в чём на своей шкуре убедился Гельмо Кантон. Что касается Карло, то у него конфисковали серну, записали имя и адрес да велели убираться подобру-поздорову.