Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

Вот сейчас девушка, белея в темноте, в которой он ждет, торопливо выдергивает заколки из свадебной прически и роняет их на пол, и они падают – и звенят еле слышно, как весной звенит слеза последней сосульки. В этом момент, вспышками стробоскопа, заколка вспоминает: автомобильная дверца, авария – колючая проволока на границе сектора Газа – долгий путь через океан – трамвайный рельс – четырехгранный штык карабина, дремлющего в деревянном ящике в запертом складе. Ворота склада проморожены насквозь уральским ветром, а снаружи – неповоротливая фигура в караульном тулупе пялится в небо, на падающую звезду.

Надо было загадать генеральские погоны. Сейчас сидел бы в огромном кабинете с тяжелыми дубовыми панелями, с тяжелым пресс-папье в виде бронетранспортера, и секретарша с тяжелыми грудями, нагнувшись откровенным вырезом над столом, наливала бы мне бледный чай с мятой, потому что кофе нельзя.

Или попросить про Ольгу. Мне было восемнадцать; я был наивный и девственный, как писающий мальчик в Брюсселе – аппарат исправен, но используются далеко не все функции. Ребята постарше приходили из самоволок под утро – нарочито томные, искренне уставшие, и от них пахло портвейном, спермой и дешевыми женскими духами. Затягиваясь сигаретой без фильтра, прищурившись от тяжести познания, неторопливо врали:

– Влюбилась, как кошка, понимаешь. Еле оторвал. Вон, вся спина в царапинах от когтей.

Но я ничего не попросил тогда. Может быть, просто растерялся.

А может, пожалел ее – преодолевшую невообразимо долгий путь сквозь абсолютно пустые пространства, где и словечком не с кем перекинуться. И вот финал, голубая планета, последний след в небе – неужели разумно тратить ускользающие мгновения перед сгоранием навсегда на какого-то глупого мальчишку, еще не вылупившегося для настоящих желаний?

Я не стал генералом.

У меня было несколько женщин по имени Ольга, но той – нет, не было.

Я часто смотрю на небо. Когда вижу падающую звезду – просто желаю ей удачи.

А себе – ничего.

Ей нужнее.

Не очень просто объяснить, как найти магазинчик Копернина.

Наверное, даже Юджинио Калаби или Яу Шинтун затруднились, заплутали бы в комплексных своих многообразиях – вертели бы головами, роняя фетровые шляпы, ругались бы сквозь зубы, рассматривая кэлеровые метрики в поисках той, особенной, для которой тензор Риччи обращается в ноль.

– Че каццо! – цедил бы Калаби, поправляя очки на длинном носу со средиземноморской горбинкой.

– Ше чи шенме лан дон кси? – шептал бы Яу, щуря узкие глаза в льдистый фиолетовый изгиб риманова многообразия.

Тут уж щурь не щурь, хоть до рези, но когда что-то ушло в ноль, его уже не увидишь. Хотя и до этого человеческими глазами бы, конечно, не вышло.

Зато ими можно, проморгавшись и вытерев слезы, увидеть узкую провинциальную улочку – почти все заборы крепкие, аккуратные, один только покосился давно и не чинит никто. Растут сквозь асфальт одуванчики, пылятся лопухи, сидит и равнодушно смотрит на свое отражение в луже рыжий кот. Хотя не всегда кот и только в части вселенных рыжий. Иногда плюхается на хвосты количеством от одного до девяти, поднимает лапу, начинает немудрящие свои гигиенические процедуры. Чуть косится на скрип ступенек – Копернин проснулся, встал, бродит, сейчас магазин открывать будет. Но это кота не сильно волнует – никто не прервет важного кошачьего занятия, не побегут в драку покупать у Копернина старые-престарые вещи. Зачем он тогда их продает, где берет и чем живет – кто его знает?

Выходит Копернин, садится под портретом Коперника – на картине тот молодой такой, одухотворенный, сидит на балконе над Варшавой и с Богом разговаривает. Освещение теплое, яркое, будто ему на балконе пару электрических фонарей установили или сам дом подожгли.

Копернин-то немолодой. Но и не старый, пожалуй. Что-то мешает его лицо разглядеть, будто он не совсем здесь и не совсем он, но хотя начни определяться с «здесь» и с «он» – а там и до «я» дойдешь, вообще с ума сойти можно.

Коперин заваривает чай, взяв чайник с одной из полок. Первый попавшийся, чайников у него порядочно. И вообще у него в магазинчике так – как только ему что- то надо и он протягивает руку, именно оно там и оказывается. Может, чудеса позитивной визуализации – говорят, каждый научиться может. А может просто Копернин соизмеряет потребности с возможностями и хорошо знает, где что у него стоит.

С другой полки он берет кружку – высокий сувенирный бокал с надписью НАСА и серебристым кометным хвостом. Выходит на веранду, пьет горячий чай, вдыхает запах мяты, петрушки, улиндона, щу-шея. Так он любит, чтобы понамешано – отовсюду, куда дотянуться может.

Без сахара пьет чай – щу-шей и так сладкий, а рафинад – белая смерть, говорят. И без молока, а то кот прибежит и начнет мяукать, выпрашивать, не заткнешь потом. Так и пьет черненьким, так и любит.

Вывеска на магазине гласит – Копернин и сыновья. В некоторых вселенных на конце у Копернина стоит твердый знак, а в некоторых вовсе нет, в зависимости от урожайности зерновых в Воронежской, Вятской и Оренбургской губерниях в 1891–1898 гг, от меткости и настроения одного боснийского серба и еще от ста шестнадцати тысяч девятисот восемнадцати ключевых моментов. Во всех вселенных, впрочем, вывеска врет – нет у Копернина сыновей. И дочерей тоже нет, а жаль, он бы их любил-баловал, вон по магазину сколько мячиков-кукол, домики, туфельки есть, бантики, играй – не хочу. Рассади медведей в круг, дай каждому подружку с косами, пусть поговорят, чаю выпьют, то да се.

Копернин любит пить чай, еще себе наливает.

Надо бы подумать – не закупиться ли сегодня? Давно никто не забредал в магазинчик Копернина, не проходил по старой улице, топча одуванчики, не звенел колокольчиком на входе – очень для этого постараться надо, большую нужду иметь. Но Копернин не ленивый, он и сам придет к тем, у кого есть нужное на продажу. Тут его неприметность хорошую службу служит – может он постучать в вашу дверь толстым продавцом чего-нибудь ненужного в клетчатой рубашке, с пятнами пота под толстыми руками. Или седым долговязым Свидетелем Иеговы, или даже черноглазой верткой медсестрой с тяжелой сумкой через плечо. Давно уже тяготеет Копернин к простым решениям, не вываливается из камина в клубах черного дыма с кучей сомнительных атрибутов – рогами и копытами там, плащом темнее мрака, или эрегированным огромным фаллосом наперевес. Мелочь, но многих фраппирует.

Не очень просто объяснить, чем торгует Копернин.

Вот, скажем, стоят у него на полке «детские ботиночки, неношенные» – часто бывает, хотя и реже в последний век, а в последнюю треть его и подавно. Но все равно ведь плачут, и свечки ставят, и лежат в стену смотрят, а что там в стене увидеть можно, кроме черного круговорота одних и тех же невыносимых мыслей? Некоторых и закручивает ведь, и утягивает вот так. А тут приходит Копернин и покупает ботиночки.