Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

– Нужно бежать, – сказала Аделька белыми бескровными губами. – Тадеуша арестовали.

Дора схватила со стола мой пустой бокал и швырнула его об стену, осколки брызнули на пол.

– Куда. Мне. Бежать. Такой вот? – процедила она, показывая на свой живот. – Куда от них вообще можно убежать?

И она выругалась так длинно и грязно, что даже Адель бледно улыбнулась сквозь страх.

Когда мы вышли на веранду, у ворот уже стояла карета Полизея, синяя с желтой полосой, лаковая, яркая. От нее к дому шли четверо.

Карета сожрала моих сестер, и в тот вечер я пил, пил, и никак не мог опьянеть.

Тадеуш оказался невысоким, приятным на лицо молодым человеком, уже начавшим округляться в боках и неуловимо напомнившим мне моего бывшего денщика Алексея.

– Условия там… не такие уж и плохие, – говорил он растерянно и опять принимался грызть ноготь, хотя все они на его руках уже были обкусаны до мяса и наверняка сильно болели. – Для тюрьмы Полизея то есть. Все же не земляная камера с соломой.

Его выпустили вчера, объявив, что в его предательских махинациях и «прочей деятельности во вред Светлому Герцогству Урбино» виноват не он, а тлетворное влияние жены-ведьмы и ее пособницы-сестры. Тоже, естественно, ведьмы, так как «ведьмовство – качество врожденное, а близнецы – суть одно».

– Чего они хотят? – спрашивал я снова и снова, а Тадеуш сбивчиво лепетал про золото, контракты, каналы поставок и шпионов княжества Лацио, рассыпаясь с каждой фразой все больше и больше. Я не выдержал и влепил ему пощечину, что, наконец, его взбодрило и он кинулся на меня с кулаками.

– Они хотят их сжечь, – кричал он, пытаясь ударить меня в живот. – Они хотят их показательно сжечь, чтобы поднять мораль и напугать все торговое сословие, понимаешь? Выжать из нас больше ресурса на свою войну, при этом не меняя законов. Потому что если меня можно – то и всех можно! Понимаешь?

Я понимал. Аккуратно стреножил Тадеуша и велел старому слуге посильнее его напоить, может быть даже маковым ромом.

Свен Виргиль сильно изменился с нашей последней встречи – он стал жилист и чрезмерно худ, а его щеку перерезал шрам, оттягивая вниз угол правого глаза. Кожу и волосы его сожгло горное солнце. Он казался мальчиком, которого обманули при сделке духи войны – взяли его молодость, красоту, здоровье, подсунув взамен порченый товар – три золотых георгина в петлицах и немножко власти и влияния. Духи войны обманывают всегда и всех.

– Ты мне должен, – повторил я, не отпуская его взгляда. И, тихо, – должен куда больше, чем помнишь, Свен.

Он услышал, но ничего не сказал, дернул плечом, допил вино и приказал подать воды.

– Воду озера Гош сейчас не продаем, – отозвалась девушка с подносом. – Говорят, последние месяцы шпионы княжества Лацио добавляли в бутыли медленный яд, разрушающий разум. Поэтому мораль понизилась, сражения проигрываем… Полизей раскрыл бы заговор раньше, но, говорят, с нашей стороны всем глаза отводили ведьмы, – она подчеркнула страшное слово голосом и, удерживая поднос одной рукой, сложила пальцы другой в отводящий колдовство знак. – Знаете, они берутся за руки, колдуют, и людям мысли меняют?…

– Подай тогда любой другой воды, – скучающим голосом сказал Свен, и девушка, помрачнев и поклонившись, отошла.

– Слышал?

Я кивнул. Беда шла на моих сестер стеной, волной до неба, как океан в старых сказках, разгневанный смертью Зверя Зимы и переполненный его ледяной кровью.

– Я поговорю с дядей, – сказал Свен после долгого молчания и нервно потер шею, которую я смутно помнил рассеченной, пузырящейся кровью и воздухом.

– Друзей у светлого герцогства Урбино в последние годы мало, можно сказать дружим в основном с собственной Корволантой и Инфантерией, вот двое верных друзей у нас и есть…

Стратег Полизея, высокий, худой, властный, явно наслаждался звуком собственного голоса. Я сидел за столом напротив – чисто выбритый, одетый в лучший костюм Тадеуша, смиренный и умоляющий, с присланным утренней стрекозой свидетельством старухи-соседки о том, как она годами наблюдала благонадежность и крайнюю привязанность нашей семьи к Высокому Престолу (включая фейерверки и ежегодные празднования дня рождения герцога Дренто, и семейные распевания гимна по воскресеньям), а также полное отсутствие ведьмовских наклонностей у Доры и Адели, несмотря на крайне склочный характер последней.

– Может и выпустим, – наконец, после нескончаемых велеречивых рассуждений о судьбах герцогства, вдруг сказал стратег и посмотрел на меня остро. Я подобрался для удара и не ошибся. – Если ты нам другую ведьму взамен отдашь. Этих-то, твоих, мы уже знаем, к ногтю прижать нетрудно, высовываться теперь не станут… Одной из них ведь рожать скоро, верно? Тут у нас рычаги хорошие, до дна души достанут. Никто не хочет смотреть, как горят их дети. или сестры, – сказал стратег и улыбнулся так искренне, будто бы мы с ним обсуждали нечто красивое и удивительное, вроде музыки великих китов.

– Двух ведьм за одну ведьму, – сказал стратег, – и только так.

И замолчал, потом взял золоченое перо коршуна, обмакнул в красные чернила и стал что-то писать, не обращая на меня больше внимания.

Я сидел и думал, что не знаю, как на самом деле работает якорь ведьм. Отматывается ли время назад в момент моей смерти, стирая действительность со всеми ее обитателями, или же мы с Мелани просто переносимся в изначальную точку расхождения миров, а в каждом из них после нашей смерти все продолжается, как продолжается после смерти любого человека в любом мире? И имеет ли это значение для того выбора, который мне предстояло сделать? Или если даже, умерев, я сам исчезну для этого мира, в нем, в этом, ничего не изменится, и мои красавицы-сестры, и мой нерожденный племянник сгорят на костре Полизея?

Я глубоко вздохнул и предал Мелани. Я подумал, что она поймет.

Казнь была назначена на воскресенье, «Светлое Герцогство» напоминало об этом читателям в каждом выпуске. Штабную площадь нарядили, словно к ежегодному празднованию Дня Восхождения герцога Дренто на Высокий Престол. Даже, кажется, экономно использовали те же гирлянды, в патриотичных сине-желто-черных цветах. И народу набилось, как на праздник, мне было хорошо все видно с крыши ратуши. Море голов – коротко стриженых, длинноволосых, покрытых шляпками или чепцами. Рокот голосов – возбуждение, беспокойство, иногда – тонкий вскрик ребенка или плач младенца.

Я не спал прошлой ночью, начал пробираться к площади еще с вечера, прошел по стене штабного сада, влез в чердачное окно, переждал там смену патрулей. Ночь была темной, по древней традиции ведьмину казнь приурочили к новолунию, и я забрался по стене ратуши, не опасаясь быть обнаруженным. Возможность сорваться и размозжить голову о булыжники я даже не рассматривал. От горя, страха и бессонницы реальность плыла в моей голове, будто я видел липкий, затянутый сон, хлебнув макового рома, и единственным способом от него проснуться было выполнить задуманное.