Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

Мой старый полковник больше не приходил ко мне, но пару раз навещал Свен Виргиль. На второй год моего паралича он влетел в палату вихрем, посмеялся надо мною – впрочем без особой злобы – рассказал мне какие- то полковые новости, сплетни, новый план наступления. Отвесил веселый подзатыльник моему безногому соседу, когда тот смешно и очень непристойно пошутил про Корволанту. Пообещал принести мне в следующий раз флягу воды, собственноручно набранной в озере Гош. Взъерошил мне волосы.

– Фу, Ленар, – сказал он с шутливым ужасом, вытирая руку о мое потертое, на тот момент, к счастью, сухое, одеяло. – Пожалуй, я тебе эту флягу на голову вылью. А может погрузим тебя на телегу – и повезем отмывать в синей воде. Наше будет, все будет наше, всех напоим, ждать недолго!

Я долго смотрел ему вслед.

В следующий раз я увидел Свена через два года. Сосед мой громко кричал и просил воды – ее нам давали все меньше, в герцогстве стояла засуха, как говорили, насланная ведьмами Лацио, которые теперь вместе с вражеской армией двигались на столицу. Лица Добрых Сестер потемнели, у губ залегли горькие складки, и многие из них перестали быть такими уж добрыми, то и дело срываясь на пациентов. Многих из них призвали в действующие войска, и больше мы никогда их не видели.

Я кожей почувствовал чей-то взгляд и повернул голову к окну. Я не сразу узнал Свена в иссохшем, изломанном человеке, что смотрел на меня сквозь пыльное стекло. За его спиной светило солнце, безжалостное солнце последнего года Светлого Герцогства, солнце, которое выжгло воду и не давало нам дождя. Солнце войны сожгло и Свена, он долго смотрел на меня пустым, темным взглядом, потом ушел, хромая и держась за стену.

Через неделю нам перестали приносить воду и еду, никто больше не заходил в палату. Мой сосед слез с кровати на грязный пол и уполз по коридору.

– Посмотрю чего там, – сказал он, – может, воды раздобуду, вам принесу…

Он не вернулся.

К вечеру мы услышали дальний грохот армат и звуки боя, но с темнотою они стихли. Ночью за мною пришла Мелани. Она взяла меня за руку – и я поднялся со своей сгнившей омерзительной постели и пошел за нею, через площадь с пылающим костром, через развалины ратуши, вдоль высохшего русла древней реки, где стояли арматы княжества Лацио и горели походные армейские костры. Мы сели на подушку почерневшего, мертвого мха, я обнял ее за плечи, поцеловал в висок. От нее пахло кровью и паленым мясом.

– Прости, что я так долго, – сказал я. – Я не хотел, ничего этого не хотел…

– Для меня сейчас нет времени, – ответила Мелани. – Я его не чувствую. Я не устала. И хочу все сделать правильно.

– А я устал, – ответил я и положил голову ей на колени. – Я очень устал.

К сожалению, я проснулся, когда начал умирать, и это оказалось очень мучительно и долго. И когда с рассветом снова загрохотали арматы, надо мною треснул потолок, обрушиваясь в нашу палату и разбивая мое тело в фарш – я успел подумать, что так нечестно, я ведь уже почти умер сам, успев заплатить смерти положенную ей цену в страдании.

Я проснулся и лежал, смотрел в дубовый потолок, никак не мог пошевелиться. Но пить хотелось так сильно, что я, извиваясь гусеницей, дополз до края кровати, перекатился на пол, и потащил свое тело на кухню. Иногда мне удавалось подняться на четвереньки, но руки и ноги тут же подгибались, я падал, ударяясь лицом в пыльные доски пола.

– Мелани, – позвал я хрипло. – Мелани…

Щеки мои были мокры от слез. Я знал, что Мелани здесь нет, что она уже собрала свой сундучок и ушла, оставив меня досыпать среди разбросанных подушек – в золоте утра, в гулкой тишине, в своем запахе. Она идет с холма, она поет песенку, ее светлые волосы подпрыгивают, пружиня, и щекочут плечи. Над нею кричат чайки, над нею натянуто полотнище неба, весь мир только ее и ждет, только ее и ждет.

На кухне три женщины в черном сидели за столом и смотрели на меня неподвижными птичьими взглядами.

– Я устал, – сказал я им, вытирая слезы. – Я больше не хочу. Я не знаю, как…

Ведьмы одновременно подняли руки, сжали их и дернули, будто бы что-то из меня доставая. Грудь захолодило.

– Вы сняли с меня якорь? – спросил я недоверчиво.

Слепая старуха прикрыла глаза. Глухая пожала плечами. Немая приложила палец к губам и улыбнулась. Я поднялся на трясущиеся ноги, крепко держась за стол, взял ковшик, зачерпнул и стал жадно пить – от воды ломило горло, словно в нем все еще торчала жесткая трубка для кормления. Когда я повернулся к столу, за ним никого не было, только стояли, как всегда, кувшинчик молока, тарелка винограда и чернильница.

Я вдруг подумал, что все плохое, что случалось с Мелани, всегда случалось из-за меня, прямо или косвенно. Все ее смерти, все страдания и предательства – это был я. Если я больше не появлюсь в ее жизни, она доедет до Диль- Доро и снимет маленькую квартирку под самой крышей. И как-нибудь, когда-нибудь она выйдет на берег озера Гош и позовет из глубины огромных красных рыб с белыми глазами. Она исправит мир, моя Мелани. Если в ее жизни не будет меня, если меня вообще не будет.

Я добрался до стола, подтянулся, сел на скамью. Боль, зуд и жажда уже отпускали мое тело, но усталость не уходила, я смотрел на мир сквозь нее, как из-под воды, будто бы я лежал среди мертвых зданий под заливом и чувствовал над собою каждый фурлонг океана.

«Мелани!» – написал я, перевернув записку с ковшиком. Задумался, поставив кляксу. Я помнил все, что вспомнил за последние четыре года, все, что случится, все, что нужно сделать. Больше всего мне хотелось бы рассказать Мелани, как мы могли бы любить друг друга, что у нас могли бы родиться дети. Но я собрался с духом и написал ей письмо, похожее на докладную записку в штаб – только факты, только информация, только возможные пути ее использования. Также я поручил ей свою маму – с описанием сроков болезни, диагноза, симптомов. И сестер – с инструкциями по переходу границы через горы. Никакие слова не могли вместить моей любви и моего отчаяния, и я просто подписался «Ленар», долго смотрел на свое имя, повторяя его в голове, пока оно не стало рассыпаться на буквы, теряя всякий смысл.

Большая золотая стрекоза летала по комнате кругами, в стрекоте крыльев мне слышалось неодобрение. Толстый кот с интересом наблюдал за ее полетом. Я снял со стрекозы послание и, наплевав на должностное преступление, отправил с нею свое – Мелани сойдет с поезда в Диль Доро, и к ней слетит моя золотая вестница. Недовольная тяжелым грузом – штабные послания обычно весили втрое меньше – стрекоза улетела.

Тело снова слушалось меня, я мог ходить, хотя и медленно. Я вернулся в спальню, по пути прихватив декоративный, но крепкий золоченый шнур от пыльных портьер в гостиной. Привязал его к балконной решетке, несколько раз пропустив между прутьями для лучшего распределения веса. Надел на шею петлю и посмотрел вниз. В чаше холмов лежала Тамирна, над крышами тут и там вился белый дым кухонных печей, солнце гладило море и оно блестело, ласкаясь и искрясь.