Джой Уильямс - Подменыш [litres]

Он был не мертв, но отрезан от жизни, лишен здоровья и привычных радостей. Из-за этой девки, этой пизды, этой ведьмы, извивавшейся верхом на его члене, словно на метле.

– Твоя любовь – это мучение, – сказал он спокойно, насколько был способен, непроизвольно пуская слюни. – Это пещера ужасов. Если бы ты любила меня, если бы ты вообще была способна на любовь, ты бы увидела, как мне плохо, – возможно, я болен, если не при смерти, – и ты бы ушла.

– О, милый, – сказала Шелли, – мы уже не можем разойтись. Ты станешь папочкой через месяц-другой.

– Папочкой, – повторил он, оскалившись, точно череп.

– Да, да, – рассмеялась она.

Она вскочила с кровати и убежала в ванную. Ее живот действительно слегка выдавался, как будто она только что поела. Из ванной она вышла полностью одетой. Она причесалась и обвязала волосы одним из галстуков Линкольна.

– Это невозможно, – сказал он, продолжая скалиться.

– О, милый, – сказала Шелли. – Я хранила тебе верность. Ты же знаешь, я не отходила от тебя почти ни на шаг.

– Я бесплоден, – сказал он. – Бесплоден как бутылка.

– А вот и неправда, – сказала она. – Ты уже зачал славного большого малыша.

– Ты невежда, – сказал Линкольн. – Ты не понимаешь медицинской данности. У меня нет спермы. То есть есть, но сперматозоиды незрелы. Им не хватает подвижности.

– В самом деле? – проворковала Шелли.

Она застелила постель и прибиралась в комнате, чего раньше Линкольн никогда за ней не замечал. Он смотрел на нее с опаской.

– После родов мы поедем ко мне домой, – сказала Шелли. – Тебе там понравится. У нас бассейн и теннисный корт.

Линкольн навел дрожащий палец на ее живот.

– Что бы там в тебе ни росло, я к этому не имею отношения! Ты разгульная, ветреная женщина. Это мог сделать кто угодно из твоих приятелей-студентов, но не я.

– Ты устраиваешь сцену из-за какого-то сперматозоида, Линкольн. Это так на тебя не похоже. Для этого требуется всего лишь один решительный сперматозоид.

– У меня нет решительного сперматозоида, – сказал он. – Это признак высокого интеллекта.

Он безвольно хохотнул. Член с высоким интеллектом! Он думает головкой…

– Представь это как приключение, Линкольн, – сказала она, сложив ладони в форме рыбки и волнисто подвигав ими. – Опасности. Истощение.

– Истощение! – сказал Линкольн с чувством.

– Величайший секрет женщины, как ты знаешь, Линкольн, это ее пустота, но в этой пустоте есть тень. Из миллионов путников тысячи достигают ворот, и только одного из них выбирает тень. Другим путь закрыт.

– Может, это у тебя простуда, – сказал Линкольн. – А бывает, женщина от рака раздувается.

– …путь закрыт. Решетка опускается. Другие кандидаты топчутся на месте и умирают.

Шелли сложила руки на животе.

– Это просто ебля, – сказал Линкольн. – А затем ферментная активность.

– Точная природа этого до сих пор неизвестна. Но один заряд получает доступ. Только один из них попадает к поверхности пустоты. Если бы проникли другие, жизнь бы не возникла. Возникло бы что-то другое.

Линкольн смотрел на нее, как в лихорадке. Его лицо горело, глаза горели. Полиспермия. Она об этом говорила? Неимоверно. Этакая бестолочь. Говорит правду, но неправильно. Напускает туман на простую данность. Разум ее – потемки. Но полиспермия! Она ухватила суть. В этом случае не происходит размножения половым путем. Значит, его бесплодность не была небытием? Обратимость доказывает валидность? Не небытие, отсутствие? Его разум отпрянул, затем зарылся носом.

– …возникает ребенок, – говорила Шелли. – Поначалу он похож на кольцо с печаткой.

– Нет никакого ребенка, – сказал он в отчаянье.

– Ребенок приходит потому, что пришло его время.

– Мне больше нет интереса распутывать твои недоразумения. Я не несу ответственности за твое состояние. Я не являюсь отцом.

Он с усилием поднялся с кресла. Он не знал, зачем это сделал, но это казалось необходимым, подняться. Упершись лбом в стену, он натянул брюки. Они свободно болтались на бедрах. Он удивился своей худобе. Он чувствовал, что от него ничего не осталось, только тяжесть дыхания. Возможно, у него отказало легкое. Ему нужно в больницу, вызвать такси, лечь в больницу, отменить аренду квартиры, отдохнуть, никого не принимать.

– Мне надо что-то поесть, – сказал он. – Пожалуйста, сделай мне что-нибудь.

Он пошел на кухню. Буфеты были голыми. Тем не менее чем-то воняло. Он открыл холодильник.

– Молоко скисло, – сказал он. – Все не так. Я как следует питался. Ты погубила мою жизнь. Когда я ел последний раз?

Летом? Весной?

Он упал на пол, лицом вниз, сломав нос и отключившись.

Линкольн провел в больнице полтора месяца. Из кровати в ванную и назад. Безмятежность. Соки. Выглаженные простыни. Ни слова от Шелли. Каждый день, к четырем, приходили врачи, кроме воскресений, когда появлялся священник. Он болтал о том о сем и читал вслух новости, словно Линкольна поразила слепота. Священник был веселым малым и много сквернословил.

– Каучук у них кончается, – сказал он, – так что жвачку теперь делают из пластика, – он перелистнул страницы. – Вы жуете? Нет?.. Что ж, в Португалии женщина созналась в убийстве двадцати шести человек, совершенных за десять лет. Во Флориде арестовали человека за донную охоту на акул вблизи пляжа, – он покачал веснушчатой головой и выругался. – Меня эти рыбы всегда восхищали. Они не будут лежать бессонными ночами и скулить о своей порочности. В этом есть нравственная красота.

Линкольн почти со всем соглашался. Он был в приподнятом настроении. В любом случае, какое значение имеют слова? Или чье-то поведение в этом мире? Высокомерие оставило его. Он был болен, страдал лихорадкой и фантазиями, и теперь у него была одна цель – вылечиться. Он не строил никаких планов, и покидать больницу ему не хотелось, но гостить у пневмонии вечно было невозможно. Денег почти не осталось. Он отправится в какое-нибудь путешествие. Станет давать частные уроки. Станет вести размеренную жизнь и заботиться о себе. Отбивная в восемь. Артишоки и устрицы по сезону. Собрание книг в бумажных обложках. По воскресеньям он мог бы выбираться в какие-нибудь живописные края. Он не мог придумать, чем конкретно будет заниматься. Он чувствовал себя несколько измотанным. Надкусанным батоном хлеба. Жизнь, остававшаяся ему, кривилась губами Шелли. Жизнь, покинувшая его, имела форму ее голода. Под простыней у него встал, что бы он там ни думал.

Веснушчатый череп священника просвечивал сквозь жидкие волосы. Рыжий спрашивает лысого на остановке: что, приятель, бог волос не дал? Почему не дал? Давал рыжие – я не взял. Священник обожал свои шутки. Он натужно ощеривался, но не издавал ни звука. Львы не съели Даниила потому, что не знали, какой он кошерный. Ха. Денег сан священника не приносил. Но человеком он был неплохим. По ночам охранял государственные мосты, вроде как запрягал разом и тело и душу. Он много времени проводил с Линкольном, потому что, как он ему сказал, Линкольн был в целом здоровым человеком. Смертельно больные угнетали его. У него текло из носа.