Джой Уильямс - Подменыш [litres]

Затем он оставил свет. И вернулся на остров, где ребенком проводил летние каникулы. Он восстановил дом, стоявший заброшенным. И обнаружил в себе талант заниматься с детьми.

Чем объяснить такую страсть Томаса к детям? Он занимался ими уже семь, четырнадцать, двадцать один год. Отец Гитлера был пчеловодом. Это упоминается во всех учебниках. Но что из этого следует? Пчеловодство. Отец Томаса был судьей. Он ничем не увлекался, хотя собрал внушительную коллекцию компасов. У него было двое сыновей, а на склоне лет появилась и дочь. Его жена раскрашивала тарелки и принимала кодеин.

Уокер говорил, что у Томаса всегда были мистические отношения с вещами, даже в детстве. У него были секреты, и даже ребенком он питал интеллектуальную страсть к иррациональному, нарушавшему естественные законы. Один раз, когда ему было девять или десять, он нашел велосипед, вынесенный приливом на скалистый берег одного островка, в бухте, в самом его сердце. Велосипед был сплошь покрыт устрицами. Он упросил отца купить ему в городе манекен в натуральную величину. Он бросил манекен в море и вытащил через несколько недель. Этот манекен, инкрустированный устрицами, до сих пор стоит у него в комнате, как говорили дети. Дети говорили, что его комната набита самыми занятными штуковинами всех исторических периодов и этапов деградации и надежд человечества. У него есть глиняная статуя Осириса – поверженного Бога, изувеченного бога перерождения. А над столом висит эфиопский гобелен, изображающий сцену кастрации в пылу битвы. Враги выглядят так, словно курят сигары.

Томас ведет себя неразумно по отношению к детям, нетерпелив и требователен. У него сильное черствое лицо и быстрый эклектичный ум. У Томаса есть жилка жестокости. Дети говорили, что видели ее. Бледная линия от подмышки до бедра с одной стороны и от подмышки до кончиков пальцев с другой, вполне отчетливая, раскаляющаяся, когда они не слушаются его. Он просто-напросто уверен, что их умы могут осилить что угодно. Каждый ребенок видится ему сочным зверем трансмутантных восторгов, способным доставить ему массу удовольствия. Год за годом он их обучает. Он нашел свое место в жизни. Он проводит годы, наблюдая и наставляя этих восхитительных, невинных и опасных созданий. Он не задумывается о том, что они бесстыдно лгут ему в каждом слове и действии, как и о том, что они, пусть даже их гений, как Томас бессознательно полагал, не беспределен, откажутся идти путем, которым шли их предшественники.

Он владел этим островом с его историей так, словно это ничего не значило, словно настоящее никогда не перекраивало прошлое. На самом деле, он не верил в детей, следовало признать. Он не верил в них так, как верила Перл. Перл обхватила руками подбородок. Выпрямилась. Она не могла понять, спала или нет. Ее губа была как будто мокрой. Линкольн рассуждал, непонятно с какой стати, об истории трехзубой вилки. Томас сбавил скорость и завел лодку в гавань, и на Перл нахлынули голоса. На них обрушился день с признаками ночи.

Когда-то, только вчера, она считала Томаса могучим, даже, пожалуй, зловещим, но теперь поняла, что он так же беспомощен, как и она, как и все они в этот день с надвигавшейся ночью. Ночь бежит со своими детьми, Сном и Смертью, со своими близнецами, настоящим сном и ложным.

Они подплыли к пирсу на пристани Морганспорта. Как один пьянчуга сказал другому, жизнь – это грязный стакан или очень грязный. В воде плавали красные водоросли, дохлый краб пузом вверх. На воде покачивался газетный разворот, разглаженный и отчетливо видимый. На фотографии позировала модель с ровно подстриженными волосами в пижаме цветочной расцветки. Перл тронула собственные безжизненные волосы.

«Это для меня, – подумала она. – Это мой стиль».

Газета покружила вокруг лодки и уплыла.

Перл открыла кошелек и уставилась внутрь. Там было пятьдесят долларов. Пожалуй, ей бы надо что-то сделать с волосами, как у девушки, уплывшей по течению.

Остальные уже обсуждали возвращение. Было почти одиннадцать. Они встретятся на пирсе в три. Перл поднялась с неуверенным видом. И разгладила платье.

– Идешь со мной, Перл? – спросила Мириам.

– Ох, божечки, – сказала Перл. – Сейчас еще так рано для меня, чтобы принимать решения.

Она рассмеялась, словно это была шутка. Но сошла со всеми с лодки на пристань и направилась за Мириам в сторону центра города.

Ей было так непривычно без детей. В прошлом, когда она выбиралась в город, с ней всегда был кто-то из детей. Они заходили в алкогольный магазин, где она покупала себе вино и джин. Дети выбирали бутылки с самыми красивыми этикетками.

Город был маленьким и многолюдным. Люди здесь казались очень четкими, как будто обведенными толстым черным контуром. Перл ходила за Мириам туда-сюда вдоль витрин бакалейной лавки, ходила за Мириам по книжным магазинам и банкам. Она стояла с Мириам в длинной очереди на почте. Сумка Перл пригодилась для писем. По большей части, писали Мириам. Конверты раздувались от образцов ткани, кусочков шелка и кружев. Эйкру, бархат, деним. И к каждому прилагалась история о банальном предательстве или любовной канители.

Перл никак не могла понять, чего ради люди, даже не знавшие Мириам, присылают ей обрывки своих непутевых жизней. Они не видели юбок, которые она шила, больше напоминавших гобелены, зато получали длинные письма с советами и благодарностями. Юбка, которая была сейчас на Мириам, состояла из девяти сотен историй. Мириам была словно святая, влачившая по пустыне грехи мира, свисавшие с ее талии. У Перл было ощущение, что в этом есть что-то нездоровое. У Мириам даже был кусочек головной повязки одной женщины, умершей во время оргазма. Вероятно, его прислал ей любовник той женщины. Перл никогда не давала Мириам на юбки ничего своего. Но Перл, конечно же, и не считала, что ей хоть что-нибудь принадлежит. Перл чувствовала, что она арендует пространство в этой жизни. И оно принадлежит ей не больше, чем тому, кто займет его после нее.

Перл глядела на витрины, на лосьоны для загара и вязаные браслеты. Она поглядела во двор за забором, где женщина пропалывала клумбу. Она решила сделать над собой усилие, она действительно решила.

– Привет, – сказала Перл.

Они вошли в аптеку. Перл купила детям карамель. И мороженое в рожках им с Мириам. Ее самочувствие начинало улучшаться. Она вгрызлась в мороженое и засмеялась. От холода у нее заболели зубы.

Она посмотрела на воздушных змеев и пену для ванной. Надо купить это детям. Им понравятся такие дурашливые штуки. Но что-то у нее в уме говорило, что это безнадежно, что все безнадежно.

Она бродила вдоль витрин. Похоже, в магазине был избыток гигиенических салфеток всевозможных марок. Они занимали несколько полок. Перл отметила, что рассматривает их, словно драгоценности. Среди пачек «Тампакса» лежала колода карт таро, с рисунком повешенного сверху. Перл взяла колоду. Она видела такие карты раньше. В детстве… в магазине одной старушки, торговавшей на дому провизией и державшей в садках уток на убой. Повешенный. Перл хмыкнула и подумала, что выглядит повешенный явно умиротворенным. Она попыталась уловить некое послание от карты, обращенное к ее высшей природе, но ничего не получилось. Разве не для этого нужны таро? Чтобы получать послания. Перл подумала, что выглядит повешенный явно умиротворенным. Но мертвым, как ей представлялось, хотя с открытыми глазами. Она снова хмыкнула. Ни жив ни мертв.