Дмитрий Стахов - Крысиный король

— И что это значит?

— Что я не пошел на принцип? То и значит, что я сейчас еду в твоем фургоне…

— Нет, эти слова. Что они значат?

— Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммад Посланник его. Несложная формула. Три раза — и все. Они простые ребята. Без наших, блядь, заморочек. Я был одним из последних. Про меня почти забыли. Меня-то всего лишь чуть-чуть подлатали, а не лечили, как ты говоришь, отвели к стоявшим у Гульбеддина танкам, спросили — могу починить, если могу — что надо, какие запчасти, вот если бы тогда отказался, убили бы, это точно…

— А откуда они собирались взять запчасти?

— Они запчасти покупали у Советской армии. У героических прапорщиков оной. Чтобы потом с этой же армией воевать. Или с конкурирующими группировками. И покупали, за наличный, блядь, расчет в североамериканских, на хуй, долларах. Ты прекрати мудака-то включать. Найдем мы тебе бабу, беременную, но верную, даст она тебе разрядку, руками, ртом, и перестанешь ты задавать вопросы, которые задавал уже сто пятьдесят триллионов и двести сорок тысяч раз. И поймешь…

Потехин замолчал.

— Что? Что пойму?

Но Потехин не ответил, он смотрел перед собой невидящим взглядом:

— Мои принципы сожрали вши, когда я сидел в яме у Гульбеддина, потом, что осталось, дожирали клопы и блохи в яме чеченской, они вымерзли из моих родственников и предков, которых я никогда не видел и которых ухайдокал тот гандон усатый и его нукеры, у меня остался только один принцип — выжить, любой ценой, похоронить тетку, не дать тому случиться, чтобы она хоронила меня, и, кроме как выжить, по возможности обосрав им праздник, эти сукам, обосрать, обосрать! другого принципа нет — и он повернулся ко мне:

— Почему ты спросил про ислам?

— Почему? Так ты никогда не молишься, не расстилаешь коврик, а должен пять раз в день.

— Я бы молился Аллаху, Иегове, кому угодно, если бы верил…

— Вот это да! Ты не веришь в бога?

— Можно подумать — ты веришь… Да, не верю, но не верю в того, о котором мне рассказывал мулла гульбеддиновский, всеблагого, который в соответствии с делами человеков введет в рай, удалит от ада, в того, кого люди и придумали.

— Получается — их несколько?

— Как минимум — два. Вот во второго, злобного, мстительного, жаждущего крови, любящего смотреть на страдания, то есть — в естественного, соответствующего нашей природе, награждающего подонков и пидарасов, задвигающего честных и порядочных, в настоящего человеческого бога верю, верю всем сердцем. Беда только — он где-то там, далеко-далеко, и нашему разумению недоступен…

…Через пару-тройку недель, когда я приехал к Зазвонову просить что-то сделать для Илюши, Зазвонов — было часа три дня, он только-только вышел из послеобеденного сна, причмокивая, пил свекольно-капустно-морковный сок, помешивая его стеблем сельдерея, — подтвердил то, что сказал Потехин. Только Зазвонов был подробнее. Дерябина нашла снайперская пуля, но Зазвонов уточнил, что вице-президенту Фонда социально-гуманитарных исследований, заместителю директора Института комплексных проблем, секретарю премии «Новатор», кандидату политических наук и доценту Высшей школы экономики, бывшему заместителю резидента и подполковнику в отставке Вилену Дерябину пуля почти снесла голову. Тогда я подумал: Дерябин везде был вице и заместитель, а пуля все равно его нашла.

Снайпер, как установило следствие, сидел на березе, чуть выдававшейся за линию леса. Между лесом и усадебными участками располагалось вспаханное поле. От березы до того места, где жена Вилена Дерябина Нона обнаружила тело мужа, было тысяча сто тридцать два метра. Выстрел профессионала. Гильза упала в гильзоулавливатель, но пулю, продолжившую полет после головы Дерябина, извлекли из земли. Она оказалась от специального снайперского патрона для высокоточной стрельбы, который подходил как к американской винтовке Барретт М98В, так и к российской Т-5000. Выстрела никто не слышал. Смерть была мгновенной.

Зазвонов отгрыз от стебля сельдерея кусочек, похрустел. Сказал, что хотел бы так умереть. Я спросил — есть ли за ним что-то такое, чтобы стать мишенью снайпера, Зазвонов ответил, что за каждым кроется нечто, что достойно пули, а он сам одна сплошная цель. Он был большой и крепкий. Выглядел много старше своих лет. Халат его распахивался, увесистый член выпирал из длинных серых трусов.

Источающая запах молока, белокожая, в платочке, женщина принесла из глубины дома миску горячей рыбной солянки, поставила передо мной, сдернула салфетку с вазочки с хлебом, положила рядом с миской ложку. Зазвонов подождал, пока она уйдет. Я сказал, что не голоден. Зазвонов кивнул, сказал, что, пока я не поем, он ничего не скажет. Солянка была вкусная. Мне захотелось добавки. Женщина вошла в комнату, поставила передо мной стакан в подстаканнике, блюдечко с сушками. Чай был с чабрецом.

Лишь только за женщиной закрылась дверь, Зазвонов сказал, что через Дерябина шло финансирование РСВО, и Дерябин устроил боковичок, направлял деньги в свою фирму, которую открыл еще в бытность во Франции, после того, как я свернул ему нос. Меня поразило, что Зазвонов знал и об этом. Я спросил о том, что неужели мой удар все-таки так изменил дерябинскую жизнь, на что Зазвонов ответил, что изменил, конечно, но, если бы вот сейчас сюда вошел Дерябин, он бы сказал, что очень мне за изменения благодарен.

Я представил, что в комнату, где мы сидели с Зазвоновым, входит Дерябин, у него половина головы, по плечам — кусочки мозга, спросил, что такое РСВО, и Зазвонов ответил, что РСВО расшифровывается как «ратный союз воинов-освободителей», что мой сын Илюша был в этом союзе еще не полноправным воином, а кандидатом, каких-то несколько месяцев, что дела не меняет, зачищают всех, в союзе состоявших, кандидатов, их родственников и друзей, поэтому максимум, что сейчас может сделать Зазвонов, — это попытаться перевести в другой следственный изолятор, где будут лучше кормить и где камеры на двоих, да-да, сейчас он сидит в камере, где кроме него еще одиннадцать человек, неудобно, да, согласен, одна параша, все это неприятно, понимаю твое волнение.

Я сказал, что не волнуюсь, что нахожусь в таком состоянии, будто вокруг меня студень, я плохо слышу, все скользкое на ощупь, все дрожит и движется рывками.

— Это пройдет, — сказал, доедая сельдерей, Зазвонов. — Тебе надо выспаться. Его могут долго держать до суда. Ищут командира этих ратников. Он из страны уехал, а в международный розыск его не объявляли. Плохо работают. Могут не найти, и тогда на твоего Илью повесят больше, чем на нем висит по делу. И на его эту… как ее…

— Иру?

— Ну да, на нее…

У Дерябина было незапоминающееся лицо с правильными чертами. Раз взглянул и забыл. Ничего не выражающие глаза. Он был важным звеном в финансировании большими людьми настоящих, жестоких боевиков. Среди которых, пусть пока в статусе кандидата, был мой Илюша. Из денег, выделяемых большими людьми, Дерябин присваивал значительную часть. Дела его французской фирмы шли неважно. Мировой финансовый кризис. Дерябин переживал за своих французских рабочих. Крал все больше и больше, но убили его не за воровство, это грехом не считается. Я кивнул, оглядел зазвоновскую обстановку. Конечно, не считается…