Моника Вуд - Один на миллион

— Сегодня у меня торт, — сказала она. — Вам понравится. В нем есть секретный ингредиент.

— Кому же не понравится секретный ингредиент?

— Полагаю, вы можете звать меня Уна.

— Вы же зовете меня Куин.

— Я да. Но вы джентльмен и моложе меня. А я старая дама.

— Разрешите называть вас Уна? — улыбнулся он.

— Разрешаю. У меня водосточные трубы засорились, между прочим.

И он прочищал водостоки, перевешивал дверь, заменял ступени на крыльце, наблюдая медленный приход лета. Каждую субботу он оставался, чтобы вкусить крекеров в виде животных или торта и обменять пятидолларовую бумажку на неизменные «Пеструю ленту», «Переворачивающуюся семерку» или «Руку-магнит». Иногда она заставляла исчезать что-нибудь: карту, или монету, или носовой платок, подрубленный вручную. Исчезновения — эти ловкие трюки, незаметные маневры, забавные «вот есть — и нет», для которых требуется чуть больше, чем средней руки престидижитатор, и зритель, который жаждет быть обманутым, — стали его фаворитами.

Придя в пятый раз, мальчик принес плохие новости: Уна просто зеленая молодежь.

У нее чуть ли не сотня соперников по всему свету, от Мексики до Сибири. Это упущение — то, что он нашел непосредственных кандидатов на титулы «старейший долгожитель» и «старейшая долгожительница», но не учел других претендентов, — похоже, огорчило мальчика не на шутку.

Медленно-медленно он открыл свой рюкзак. Тот выглядел совсем новеньким, словно только что из магазина, блестящий и красный, как вишня из супермаркета. Мальчик стал зачитывать новую распечатку, мрачное выражение контрастировало с нежными чертами его лица.

— За миссис Рамоной Тринидад Иглесиас-Йордан из Пуэрто-Рико, которое входит в состав США, следует второй старейший житель Земли, тоже женщина, она проживает в Румынии, ей тоже сто тринадцать лет, — читал он. — Третье место занимает также женщина, проживает в Японии, ей также сто тринадцать лет. На четвертом месте находится мистер Фред Хэйл. О нем мы уже знаем.

Он протянул листок Уне.

— Даже если миссис Рамона Тринидад Иглесиас-Йордан, леди из Румынии, леди из Японии и мистер Фред Хэйл умрут, все равно старейшим жителем земли останется другая леди, миссис Флосси Пейдж, возраст сто одиннадцать лет, гражданка США.

— Хм, — Уна пробежала взглядом список, — восемьдесят два официальных претендента, в основном женщины.

У миссис Япония и миссис Румыния были непроизносимые имена, первое состояло из одних гласных и напоминало дуновение ветра, второе — из одних согласных и напоминало каменную крепость. Они были включены в список исследовательской группой, которая выявляет долгожителей по всему миру. Все соперники были более чем солидного возраста, самая младшая — на восемь лет старше Уны, а самая старшая — на десять лет младше абсолютной рекордсменки.

Уна представила себе, как мадам Кальман хихикает, покачиваясь на небесах в кресле-качалке.

— Тут буквы очень мелкие, — сказала Уна, поднимаясь со стула. — Возьму очки. Идем.

Мальчик помялся на пороге гостиной. Уна сообразила, что никогда не приглашала его дальше кухни. Он положил листки ей на колени, а сам присел на подлокотник высокого кресла, пара которых досталась Уне вместе с домом.

— Нет, вы только полюбуйтесь на это старичье, — сказала Уна. — Какого хрена они подсыпают себе в овсянку?

— Вы не имеете права вступать в соревнование, пока не станете суперсентинарием, — слово слетело с его языка, словно он отрепетировал его. — Это значит, пока возраст не превысит сто десять лет. Полагают, что на свете таких примерно четыреста человек. Точную цифру сложно назвать.

Он спрыгнул с кресла и провел пальцем по столбцу цифр на листке с краю.

— Смотрите, тут рядом с именем указан возраст. Кому сколько лет и дней.

Уна заметила в списке женщину из Осло, другую из Таиланда, еще несколько с юга США. Упоминались там и несколько мужчин, чаще японцы.

— Кто находит этих людей?

— Ученые. Называются геронтологи.

Уна прищурилась:

— Твоя мама учительница?

— Моя мама библиотекарь.

— Ты говоришь как библиотекарь.

— У меня нет друзей.

— У меня тоже, если честно. Мы пьем чай с дамами из церковной общины, но от их жалоб на здоровье того и гляди заболеешь. Ты хороший мальчик. Почему у тебя нет друзей?

— Люди не любят тех, кто не занимается спортом. И даже карточные фокусы не помогают.

— Я же тебя предупреждала.

— Во-первых, я не люблю спорт. Во-вторых, я не люблю большие компании. В-третьих, я не люблю перерывы на ланч.

— Я же тебя просила не показывать эти фокусы в школе.

— Я предпочитаю другие занятия, — сказал он. — Я люблю заниматься другими делами.

Она не вполне поняла, что он имеет в виду под другими делами. Навещать старых леди? Выискивать информацию в интернете? Убеждать людей поставить мировой рекорд, для которого не требуется таланта ни на йоту?

— Значит, никого не интересуют люди в возрасте от ста до ста десяти лет? — спросила Уна.

— Их слишком много. Почти треть миллиона, если брать всю планету. Так я думаю.

— И где ж они все скрываются?

— Не знаю, — мрачно ответил мальчик.

— Слушай, я тут подумала, что мне не хватает всего одной-двух пневмоний до мирового рекорда. У нас нет причин впадать в уныние.

Он печально покачал головой.

— Все в порядке, — сказала она. — Прорвемся.

Она достала колоду карт, чтобы отвлечь их обоих от грустных мыслей, и в течение нескольких минут морочила ему голову фокусом, который даже колли с пониженным интеллектом раскусила бы за полминуты. Он не был тупым — вовсе нет, — просто очень доверчивым.

— А что стало с Виктором, с тем красавцем-блондином из России? — спросил он.

Уна покраснела. Жуткая фотография рекордсменки-француженки застряла у нее в голове. Неужели сама она тоже выглядит как гнилое яблоко? Не слишком ли многого она хочет от этого мальчика, рассчитывая, что он мысленным усилием отбросит прочь ее нынешний облик — запавшие глазницы, кожу, которая висит на костях, как мешок на вешалке? Когда-то она была красива. Способен ли этот мальчик двадцать первого века на такой полет воображения, который требуется, чтобы представить ее юное тело, тонкие щиколотки, глянцевые плечи, золотисто-каштановые волосы, с помощью яичного белка уложенные марсельскими волнами? Способен ли он увидеть вместо застиранной кофты и слаксов блузку из яркого поплина, купленную в галантерейном магазине Мак-Кэя в июне 1916 года? Уна решила, что способен.

— Ты ничего не забываешь, — сказала она. — Замечал это за собой?

— У меня много недостатков, — с сожалением ответил он, глядя на карты. — Так что стало с Виктором, с тем красавцем-блондином из России?