Моника Вуд - Один на миллион

— Верно. Я вот что хочу сказать, — продолжил Куин. — А если ваш парень не вернется?

— Вернется, — ответил Брендон. — Он всегда возвращается.

— Да. А если не вернется?

Куин обернулся, чтобы обращаться ко всем, спиной чувствуя, что сжигает мосты.

— Я вот что хочу сказать. Я ни разу в жизни не пропустил ни одного концерта.

Это правда: он выходил на сцену с гриппом, со сломанной лодыжкой, с похмелья, после бессонной ночи, когда новорожденный ребенок плакал семь часов кряду до самого рассвета. Он даже не опоздал ни разу.

Они, эти мальчики, смотрели на него спокойно, в их ясных голубых глазах читалось искреннее сочувствие, а сочувствие произрастает на почве материального благополучия. Они росли в светлых домах, где полно игрушек, их не бог весть какой хит крутят по радио, к ним принюхиваются хваткие деловые люди, деньги их семьи старше, чем Моисей. Куин представил себе: туры с продюсером, концерты на главных сценах, в культурных центрах и филармонических залах. Он представил себе: «Белль, я сделал это! Вот твоя половина».

В висках застучало от страха.

— Ребята, а вы не допускаете, что этот человек вовсе и не обязан, хм… идти с вами по тропе воскрешения?

Он чувствовал на себе взгляды всех этих спокойных глаз, и ему стало не по себе, словно он оказался голый.

— Он из нашей семьи, — ответил Брендон.

Что правда, то правда.

Когда фургон затормозил перед домом Куина, была глубокая, тихая ночь. Брендон выпрыгнул, чтобы достать усилитель Куина и поставить на тротуар, и на какую-то секунду Куина ужалило ощущение, будто он немощный старик. Окрестности выглядели пустынными в этот час: в многоквартирных домах темно и тихо, машины приютились до утра вдоль улицы в ожидании хозяев. Отсюда видно и мост, и кусок залива, но никому в голову не придет называть эту картину видом.

— Ты же знаешь, что ты наш человек, Папаша, — сказал Брендон. Его глаза, похожие на летнее небо, смотрели прямо. — Человек, на которого мы всегда можем положиться.

Вдруг Куин заметил, что эти ребята смотрят на него свысока, и подумал: интересно, сын тоже со временем посмотрел бы так?

Куин дождался, пока машина уедет, и потащил барахло наверх к себе. Некоторые женщины находили его обиталище очаровательным, но он отказался от плотских утех из-за страданий Белль и своих собственных запутанных переживаний. В комнате стояла двуспальная кровать, довольно аскетичная, и висели деревянные полки, заполненные книгами и дисками. На полку, которая находилась на уровне глаз, он поставил фотографию мальчика.

Куину вспомнилось, как он однажды вернулся домой, а ребенок не спал и смотрел сквозь освещенные луной прутья кроватки. Куин вспоминал ночную комнату, ребенка, который тихо лежал в кроватке, свое неожиданно накатившее желание сыграть на детской гитаре — материнском подарке, которая в расчете на какое-то неясное будущее хранилась под кроваткой. Он сел рядом с мальчиком, заиграл тихо-тихо, как только мог, напевал колыбельную, которую ему пела мать, и следил за тем, как ребенок переводит взгляд прозрачных глаз с блестящей гитары на него, Куина, словно понимая, откуда на самом деле берется музыка. Куин глазам не поверил, когда младенец наконец заснул, но после этого всякий раз, когда Куин начинал играть сыну, ребенок вздрагивал, сжимался и хныкал, так что со временем Куину стало казаться, что тот ночной эпизод ему приснился.

Сейчас та самая гитара стояла в углу спальни, вся дека в шрамах от долгой службы. Он держал ее при себе, как держат старую собаку — из сентиментальности и благодарности. Куин взял гитару с собой в кровать, настроил ее, дышать стало легче, эта ужасная жажда немного отпустила. Утром он пойдет к Уне, заполнит кормушки для птиц, подстрижет газон, потом отнесет половину своей недельной выручки Белль. Он закрыл глаза, радуясь этим обязанностям, пусть незначительным.

Ночь иссякала. Куин тихонько наигрывал, низко склонив голову над декой, и пришел в состояние благодати, которое можно сравнить — с натяжкой, приблизительно — с молитвой. На рассвете он откинулся на подушку и заснул с гитарой в руках.

Говорит мисс Уна Виткус. Записываем ее воспоминания и фрагменты жизни. Часть номер четыре.

…

Про войну? Снова?

…

Да, ты прав. Другие-то дети из твоего класса принесут рассказы бабушек, которые, небось, помнят только Вторую мировую. А может, и ее не помнят. У тебя будет самый старый рассказчик, не иначе.

…

Я даже не удивлюсь, если мистер Линкман начислит тебе дополнительные баллы.

…

Мы не называли ту войну Первая мировая. Откуда мы тогда могли знать, что будет еще и вторая?

…

Да, я жила здесь.

…

Уж не вообразил ли ты, что я в шлеме отправилась через океан? Я провела всю войну здесь, в Портленде, штат Мэн, работала по десять часов в машинописном бюро и жила с тремя простофилями в промерзшей квартире.

…

На улице Вязов. Там действительно рос вяз, настоящий красавец, как раз напротив моего дома. Через шесть месяцев после перемирия Говард заприметил меня, когда я возвращалась из гостей, одни мои знакомые жили в доме возле парка. Ходила к ним послушать пластинки на их новом граммофоне.

…

О, вязов в те времена росло множество. В Портленде они встречались на каждом шагу. Ты никогда не видел таких деревьев. Была весна. Май месяц. Война закончилась, эпидемия испанки тоже, а она унесла пятерых девушек, с которыми я работала в страховой компании. Она закрылась в ноябре на две недели, и согреться было негде, потому что все позакрывалось: кинотеатры, танцзалы, церкви, буквально все. А тем временем битком набитые автобусы привозили в город всех этих покалеченных войной мужчин — кто без ног, кто без рук. Но в мае город был уже готов пробудиться от этого страшного сна. И той весной Говард Стенхоуп, вдовец с прекрасными манерами, которого я знала с детства, окликнул меня по имени.

…

Это такой старинный аппарат для воспроизведения звука. Проигрыватель по-нынешнему. В первую очередь я услышала гимн «Звездное знамя» в исполнении Маргарет Вудро Вильсон, дочери президента.

…

Господь с тобой, это было ужасно! Бедняжка сипела, как недобитый комар.

…

Я не могу. Я в этом деле не сильна.

…

Ну, не знаю: ме-е-е, ме-е-е, ме-е-е, что-то в этом роде. Примерно так.

…

Не смейся, она пела как могла. Ох, ты и меня заставил петь!

…

Да, именно там, на углу улицы Вязов и улицы Конгрессов Говард и окликнул меня своим по-джентльменски вежливым голосом. «Мисс Виткус, если не ошибаюсь», — позвал он меня. Ты знаком с людьми такого типа? Они само очарование.

…

Да, не скрою. Я была в восторге, что меня узнали. Да еще человек с родины. Я знала, что он держал музыкальный магазин на Торговой улице в Кимболе. Жилось так тяжело в ту пору. Мне исполнилось девятнадцать лет, взрослая женщина, а в душе я все ждала, когда же Мод-Люси вернется ко мне. И тут вдруг н а тебе — этот господин в шляпе, который помнит, как меня зовут. Я, дурища такая, приняла свой восторг за любовь.