Моника Вуд - Один на миллион

— Твои парни ищут тебя, приятель, — сказал Гэри, который возник ниоткуда и смотрел в упор на Лабуха. — Ты в порядке, приятель?

— Он в порядке, — ответил Куин. Он поднялся и наклонился к Лабуху: — Вставай. Тебе нужно встать.

Куин помог Лабуху подняться на ноги — тот был очень тяжелым и дрожал — и похлопал по спине.

— Давай, возвращайся. Все в порядке.

— Скажи мне, ты только скажи…

— Я прощаю тебя, понятно? Я прощаю тебя.

— Твоя жена…

— Белль в состоянии простить что угодно кому угодно. Это самое лучшее в ней. Ступай с миром, друг мой, — сказал Куин, подражая благословляющему песнопению «Тропы воскрешения».

Он смотрел, как Лабух идет к двери, из-за которой доносились тяжелые ритмичные звуки бас-гитары.

Ренни занялся укладкой аппаратуры. Алекс спросил:

— Что это было, черт возьми?

— Ничего.

— Сэл сказал, что бармен посылал тебе сообщение.

— У меня сейчас нет стационарного телефона, только голосовая почта.

— Значит, твоя голосовая почта не работает. Мы должны были выступать вчера вечером, по-любому Ренни не смог бы, потому что в школе у Кайлы был спектакль, но Сэл все равно говнюк, потому что устроил эту путаницу, а Ренни теперь вроде как не при делах, и Сэл дико, дико разозлился.

Он огляделся и добавил:

— Мы все здорово разозлились, если честно.

— Ничего, переживете, — ответил Куин.

— Будь у тебя автоответчик… — сказал Алекс и тряхнул головой. — Мы вообще-то рассчитывали на этот концерт, Куин, должен тебе сказать.

— Пошел ты к черту, Алекс, — вспыхнул Куин. — То, что Сэл платит, не идет ни в какое сравнение с твоими гонорарами.

— Эй, эй, — вмешался Гэри. — Успокойся.

Куин посмотрел на Гэри — записного добряка Гэри, у которого четыре собаки, — и заметил, как тот что-то шепнул Алексу, после чего тот отступил. Гэри взял на себя обязанность все лето напоминать друзьям о «потере, которую пережил Куин». В составленном Эми перечне нравственных недостатков Куина склонность к насилию не значилась, но ему вдруг захотелось выбить из Гэри все печенки. Из Гэри, с которым дружил тридцать лет.

— Я же не деньги имел в виду, — сказал Алекс. — Я имел в виду — сам знаешь — кайф.

— Я что, похож на типа, который приходит сюда ради кайфа?

Куин посмотрел на модную салонную стрижку друга, на его роскошные часы. Он крикнул во внедорожник — последней модели, натертый до блеска, — в котором все еще сидел, печально созерцая свой возрастной животик, Ренни:

— Ты слышишь меня, Рен? Я что, похож на парня, который приходит сюда ради кайфа?

Он прошел в зал — словно по воде прошел — к Сэлу, который отчитывал новенького парня за то, что он устроил путаницу с графиком выступлений.

— С тобой нет проблем, — сказал Сэл. — Но этот Ренни с его замашками мне не по нраву.

Сэл сказал, что ему не нравятся такие замашки, и вообще эти богатенькие парни, они много о себе воображают, ходят с надутым видом, как гребаные индюки.

Куин согласно закивал: «Верно, Сэл, верно, но мы ведь столько лет вместе, зачем же все рвать окончательно и бесповоротно, притормози, Сэл, на секундочку, представь, сколько сил вкладывает Ренни в эту группу, а если хочешь повидать индюка надутого — тебе бы познакомиться с его начальником». И Сэл немного посмеялся, изменил настрой, пожал руку Куину и извинился, потом извинился еще раз, сказал: «Я ничего не говорил об этом, ну, ты понимаешь, о чем, но мне очень жаль — и спросил: — Как держится мать мальчика?» А Куин ответил: «С ней все в порядке, не волнуйся». И Сэл сказал: «Все же прохвост этот Бог, нельзя же так». А Куин ответил: «Да, нельзя», потом вернулся на парковку к своим и ничего не сказал им. От их расстроенных лиц, от их взволнованного дыхания ему стало тошно, потому что он вдруг понял, что ничем не отличается от них. Те же амбиции и притязания. Ходит на прослушивания, думает пленить всех своей игрой. «В этот раз самое оно». Тыщу раз он выглядел как они. Точь-в-точь как они. Индюк надутый. Думает, что заслуживает чего-то только потому, что сильно этого хочет.

Куин произнес наконец:

— Сэл считает, конфликт исчерпан.

И стал помогать им укладывать аппаратуру.

К счастью, домой он ехал один, радуясь благополучному избавлению от кающегося приятеля и благодаря Бога за старую машину Уны, в которую никто не соблазнился подсесть. Залитое лунным светом шоссе блестело, каждая следующая миля не отличалась от предыдущей.

Мальчик родился в самый разгар этой истории с Дэвидом Кросби, и в больницу к Белль Куин приехал весь в мыслях об острове под звездным небом, о задрапированной беседке, о будущем, которое может открыться перед ним. Когда они с Белль принесли своего хрупкого, невесомого сына домой, Куину показалось, что дверь в это будущее захлопнулась. Если не считать одной неожиданной, примиряющей детали: у младенца были удивительные пальцы. Длинные гибкие отростки на крошечной ладошке. Куин сразу подумал: гитарист.

Чувство, которое он испытал теперь, вспоминая об этом, слишком растревожило его, чтобы подобрать ему название. Белль сказала бы, что это воспоминание о любви. Скорее, это был призрак любви: проблеск того-что-могло-бы-быть. Такой краткий, что не оставил после себя ничего, кроме болезненного следа от вспышки.

Уже в черте города Куина остановил полицейский. Очень молодой, словно ребенок, нарядившийся во взрослую форму, он действовал в строгом соответствии с инструкцией.

— Сэр, ваши права и документы на машину.

Черт, подумал Куин. Черт-черт-черт-черт. Он обнаружил документы на машину Уны в пластиковом кармашке, хрустящие, яркие, в безупречном состоянии, а вот заднее сиденье наводило на мысль об ограблении музыкального магазина.

— Подождите в машине, сэр.

Полицейский отошел к своему фырчащему автомобилю, а Куин вглядывался в субботний поток машин на Брайтон-авеню. Этот отрезок дороги был заполнен сетевыми ресторанами и дешевыми мотелями. Впереди светилась большая яркая вывеска супермаркета, а за ней — реклама автосалона на углу Сибли. Совсем рядом, рукой подать, он мог бы рвануть туда, через две минуты постучаться в дверь Уны, напугать ее, а потом она заступится за него — «Конечно, я дала ему разрешение на автомобиль, иначе как бы он, по-вашему, заполучил мои ключи?» — но прежде нужно, чтобы коп проверил его историю вождения.

Минуты шли за минутами. Куин отдался тому, что Эми называла «кармой момента», считалось, что это позволяет ощутить единство с мирозданием, если, конечно, карма не пшикнет, как сейчас, а ты ощутишь единство разве что с собственным нелепым «я». Скорбные излияния Лабуха каким-то образом проникли Куину под оболочку, набухали там и пульсировали, и он ничего не мог с этим поделать, только ждать.