Моника Вуд - Один на миллион

— Папаша принес нам эту песню, подумал, что нам понравится.

— За давностью лет авторские права на нее не распространяются, — Сильвия повела разговор как деловая женщина.

Она взглянула на Куина.

— Но мы, конечно, заплатим. Составим какой-нибудь контракт.

— Мы будем такими, типа, хранителями старины, — сказал один из Джи. — Как Пол Саймон, который открыл всем африканскую музыку.

— У тебя есть подруга, которой сто четыре года? — спросила Сильвия.

— Да.

— Ты серьезно? — Сильвия внимательно посмотрела на него.

— Да. Серьезно.

Он повернулся к мальчикам. Неужели он широко улыбается? Возможно ли такое?

— Я думаю, старик Стенхоуп все это время ждал, когда вы появитесь на свет.

— Отлично, отлично, они у нас гении, — сказала Сильвия. — Можем мы, наконец, поговорить о деле?

Несмотря на ее миниатюрность, казалось, что она способна сорвать дверь с петель.

— Я слушаю, — сказал Куин, чувствуя на кончике языка ржавый привкус адреналина.

Мальчики тоже обратились в слух.

— Тут такое дело, — сказала Сильвия. — Я собираюсь с этим бродячим цирком на гастроли, но я старая и больная женщина и не могу больше одна работать директором цирка.

У сыновей и племянников вырвался коллективный вздох, эту часть речи они уже слышали. Сильвия поправила браслеты и продолжила:

— Особенно когда выясняется, что мой совет, оплаченный п о том и кровью, они ни в грош не ставят, если речь идет о важнейшем решении в их карьере.

— Тетя Сильвия, — сказал один из Джи. — Мы ведь заключили хорошую сделку.

— Заткнись, — Сильвия прицелилась в него пальцем с длинным кроваво-красным ногтем, смертоносным с виду, и он вобрал голову в плечи, как черепаха. — Вы заключили хорошую сделку после того, как отказались от блестящей, на которую я потратила уйму времени.

— Мама до сих пор думает, что христианская вера — это просто такая забава, — подал голос Брендон.

Сильвия смерила сына взглядом, которым можно ложки гнуть.

— Твой кузен шел-шел по тропе воскрешения, а потом обернулся атеистом.

Брендон посмотрел на мать взглядом, полным любви и восхищения, да и ответный вздох Сильвии тоже выдавал всю подноготную ее любви. Они были очень разные, мать и сыновья, и все же они оказались здесь вместе, на пороге своего прекрасного будущего.

— Что именно вам предложили? — спросил Куин.

— Ничего, что нас устроило бы, — ответил Тайлер.

— Им предложили луну с неба, черт подери.

— Хватит, мама. Проехали, — сказал Брендон. — Пора двигаться дальше.

— В этом вы абсолютно правы, мои мудрейшие сыновья и мои премудрые племянники. — Сильвия повернулась к Куину: — Нужно заключать контракты, составлять графики, делать тысячу разных мелочей, которые я больше не хочу делать одна.

Сильвия сжала руку Куина.

— Мне нужен человек, на которого я могу положиться.

— Конечно, — сказал Куин.

— Полная занятость, рабочий день ненормированный, как ты сам прекрасно знаешь, в общем, таково мое предложение, Куин. Я понимаю, может показаться, что мамочка обкурилась, но эти ребята стабильно идут вверх.

В поле внимания Куина находилось все разом: и новейшая аппаратура, и бесшовная звукоизоляция, и идеальный блеск стекла в аппаратной. И все это теперь, в каком-то смысле, принадлежит и ему, включая сцену с глянцевыми стульями-табуретами…

Стоп. Стулья. Тут что-то не так.

— Мы можем обсудить твою зарплату, — сказала Сильвия. — Ты убедишься, какая я лапочка. Но для начала от тебя требуется одно: сказать, что ты с нами.

В тот момент, когда Куин осознал, что со стульями что-то не так и что за этим скрывается, Сильвия взяла блокнот и спросила:

— Как ты хочешь называться? Содиректор? Директор по развитию? Король дорог?

— Погоди, — сказал Куин громче, чем хотел.

Он сел на один из стульев, поняв, что они расставлены не случайно, как ему сперва показалось, а в определенном порядке. Четыре стула в ряд, один в стороне, рядом с «Телекастером», подключенным к усилителю.

— Чего годить-то? Это же повышение. Ты взлетел по карьерной лестнице.

Они проводят прослушивания. На место постоянного гитариста. С непорочной христианской душой и — что куда более важно — юным светлым ликом, который не изгадит собой обложку альбома. Конечно, они проводят прослушивания. Ясно, как дважды два четыре.

— Слушай, я назову тебя шеф-директором, если хочешь, — сказала Сильвия уже умоляюще.

Но он же музыкант: он хочет играть. В голове зашумело, возникла картинка: Дона — большой босс, с годами ее загорелые руки побледнели, покрылись пятнами, ее накачанные мускулы сдулись. Год за годом она закладывает брошюры в сортировщик, приклеивает ярлыки к каталогам детской обуви. Куин в своем деле — все равно что Дона в своем: насобачившийся, профессиональный, заменимый.

— Ты нужен мне, Куин, — сказала Сильвия. — Ты нужен мальчикам. Ты будешь для них опорой.

Как ни удивительно, но это, похоже, правда: вот они, эти четыре мальчика, стоят и ждут его ответа. Он нужен им, но не как музыкант, а как отец.

— Куин! Алло, ты на связи? Я жду твоего «да».

Если бы Белль могла слышать это: после стольких лет исполнилось-таки навязчивое желание ее отца, которое он часто высказывал: Куину Портеру наконец-то предложили «какой-то руководящий пост». У Куина мелькнуло подозрение, что восхищение песней Говарда Стенхоупа — это приманка, бартер, баш на баш. Но Куину совсем не хотелось быть персонажем из песни Говарда, человеком, который предъявляет свои претензии Господу и при этом имеет наглость обращаться к нему же с просьбой. Куину хотелось быть полной противоположностью. Куину хотелось быть — помоги ему Бог — Тедом Ледбеттером.

— Вся надежда на тебя, Куин, — сказала Сильвия. — Мы договорились, что это наше семейное дело, никаких чужаков.

— Но я не из вашей семьи, Сильвия.

— Почти из нашей, — сказала она, и вслед за этим одобрительно загудели мальчики.

Не мальчики, мужчины: четыре молодых человека, у которых рок прикипел к сердцу. Нет больше подростков, которым он когда-то советовал срывать с себя футболки. Пока Куин мотался с концерта на концерт, не успевая дух перевести, они двигались к своей собственной цели, не упуская ее из виду. Четыре черепахи против одного зайца. Озарение настигло его, как глас Божий из горящего куста: он восхищался ими.

— Все из-за меня, да? — спросила Сильвия. — Знаю, знаю, я сука в ботах. Ты не хочешь работать со мной.

— На самом деле, Сильвия, ты мне нравишься.

Ему нравилось, что каждое божье утро она поднимается и идет на амбразуру.

— К работе прилагается медицинская страховка. Я впишу в нее твою жену и детей.

— У меня нет ни жены, ни детей.

— Вот как? — Она моргнула. — Я думала, есть.