Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Ассунта и Тина заходили посидеть со Стеллой после работы. В такие вечера сестры обычно вязали крючком, а мать листала альбом с фотографиями из Тининого путешествия по Италии (альбом хранился у Стеллы специально для этой цели). Фотографировал сам Рокко. Запечатлел жену в окружении голубей на площади Сан-Марко в Венеции. А вот Тина в Риме, на ступенях Испанской лестницы – вылитая Одри Хепберн в том фильме, как же его? Ну, про сбежавшую принцессу. Наконец, Тина перед дворцом Святого Петра в Ватикане – поразительно близко к Его Святейшеству Папе Римскому. Приятно думать, что красота с фотографий в известной степени принадлежит и им, Фортунам – они ведь итальянцы, это их культурное наследие. Даром что у Иеволи больше общего с Хартфордом, чем с Венецианской лагуной. Ассунта переворачивала страницы благоговейно, изумленно – и не скажешь, что занимается этим каждый вечер уже целых два года.

Посиделки продолжались до возвращения с работы голодных Тони и Рокко. Что касается Кармело, он раньше одиннадцати не появлялся (был у бармена на подхвате, если читатель помнит). Вечера принадлежали Стелле – и семерым ее детям. Никто ее не контролировал, и она коротала времечко с бутылочкой, взятой из погреба, из мужниных запасов.

Доменико, родившийся в феврале шестидесятого, довольно долго пользовался привилегиями всеобщего любимца – вероятно, потому, что его считали последышком. По иронии судьбы, он получился самым неудачным из детей Маглиери и, взрослый, вызывал сплошные отрицательные эмоции – пьянством разрушил свой брак, а потом и вовсе скатился до наркотиков. Они-то и оборвали преждевременно его жизнь. А на детские фотографии поглядишь – ну просто пупсик: щечки как яблочки, кудряшки темные, шелковистые. По-домашнему его называли Минго, или просто Минг, в честь дяди Кармело.

Крестили ребенка Джо и Микки. Идея принадлежала Кармело – думал таким способом родственников помирить. Жизнь эту парочку не баловала. Джо и Микки так и ютились в той самой квартирке, в которую сдернули от Ассунты и Антонио. Микки по-прежнему одевалась как потаскушка, но материнство пошло ей на пользу, смягчило, что ли; во всяком случае, теперь Стелла была в силах терпеть невестку, пусть и недолго – ровно до конца воскресного семейного обеда.

Вслед за Бетти у них родилась вторая дочь. Микки носила третье дитя. Стелла, окруженная мальчишками, не могла понять, нормальные ее племянницы или нет. Казались они дикарками – неопрятные, нечесаные, взгляд блуждает. Чего удивляться, коли мать сама большой ребенок. Племянницы портили игрушки Берни – та глядела снисходительно. Потому что Стелла ей объяснила: двоюродные сестрички вообще без игрушек растут. По совету Стеллы Берни начала прятать тех кукол, что получше, в наволочку, чтобы обделенные дочери Джо и Микки не сломали и не стащили их.

В июле 1961-го Стелла снова родила. Девятого выжившего ребенка Маглиери назвали Энрико, или Ричи. Весил он восемь фунтов и выскочил из материнской утробы на сороковой минуте схваток, благослови его Господь. Крестными стали Куинни и Луи.

Ричи остался одиноким – не сумел примирить свою сексуальную ориентацию с ценностями своей же сугубо католической семьи. Таил от всех, что он – не мачо, и вследствие этого вовсе не начинал отношений. Попытаюсь найти плюсы в его воздержании. Например, мой дядя Ричи и выжил-то благодаря страху и стыду – в смысле, не заразился СПИДом, убившим двоих его близких друзей, театральных актеров. А братья Ричи, все как один, делают вид, будто ему просто не везло с женщинами. Сокрушаются вслух: «Бедняга Ричи не виноват, что не встретил ту самую, единственную. Может, еще встретит – какие его годы?» Стоит помянуть скелет в семейном шкафу Маглиери – любой из моих дядюшек горло обидчику перегрызет. Да в том-то и дело. Если намек на гомосексуальность считается клеветой, от которой необходима защита, человеку вроде Ричи просто деваться некуда, тем более что он проблем ни для кого не хочет и потрясателей основ не одобряет.

Однажды субботним утром, в апреле шестьдесят третьего, Ассунте, заглянувшей к Стелле, предстала следующая картина: одна коробка макаронов рассыпана на кухонном полу, вторую коробку терзает Минго, а малыш Ричи, только-только вставший на ножки, держится за мусорное ведро и тискает в кулачке скользкий пакет. Коробку-то Ассунта отняла, немало рассердив Минго, ну да пусть его злится; а вот где остальные дети, куда подевались?

Стелла нашлась в туалете первого этажа, над унитазом. Волосы, кое-как собранные в пучок, со сна сбились на сторону, седина была особенно заметна.

– Мама, мне сорок три стукнуло! – простонала Стелла. Вид у нее был как у пучка салата, когда обнаруживаешь его, позабытый, в недрах холодильника месяц этак на третий после покупки. – Разве в моем возрасте еще беременеют?!

Ассунта погладила дочь по спине, помогла ей подняться. Стелла нажала на смыв, рвотные массы уплыли в канализацию.

– В нашей семье все женщины крепкие, доченька, – утешила Ассунта, чуть щипнув Стеллино бедро. И добавила по-английски фразу из телевизора: – Нас не сломить.

Четвертого января шестьдесят четвертого Стелла родила последнего своего ребенка, Артуро, или Арти. Именно он – тот второй из сыновей, что унаследовал синие глаза Кармело. Арти с младых ногтей был врунишкой, а вырос отъявленным лгуном, зато на редкость обаятельным. В двенадцать лет на деньги, вырученные за кошение чужих лужаек, Арти купил подержанный «Мустанг»; ну очень подержанный, считай, жестянку ржавую. Сам (юный гений инженерии) собрал «начинку». Женился рано, на девушке, с которой еще в школе дружил. Ее зовут Нэнси, она наполовину сицилийка, наполовину индеанка чероки. У них с Арти четыре дочери. Две отличаются нездешней правдивостью, две другие в этом плане – достойнейшие преемницы своего отца.

Арти, самый крупный из Стеллиных младенцев, весил почти одиннадцать фунтов. Роды были естественные, но потребовали двух часов непрерывных усилий. Разрешилась Стелла за неделю до своего сорокачетырехлетия. И сказала себе: все, с меня хватит.

Ту же мысль она попыталась донести до мужа, когда он пришел к ней в послеродовую палату.

– Кармело, сил моих больше нет. Можешь спать с кем хочешь, а ко мне не прикасайся. Не дамся.

Двадцать четвертого июля 1970-го, в пятницу, Стелла Маглиери проснулась оттого, что взмокла как мышь. Простыни, подушка, одеяло – все было в поту. Голова гудела похмельем средней степени тяжести. День сулил знойную духотищу, как и накануне; Стелле же предстояло потеть не только от погоды – ее постиг климакс.

Часы на комоде показывали десять минут девятого. Половина двуспальной кровати была пуста. С тех пор как родился Арти, Кармело ночевал на первом этаже, в кресле перед телевизором. И вообще, он уж три часа как ушел на работу.