Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Впрочем, раз уж Берни пришла, почему бы не спросить деда? Он животных не любит и не понимает, почему дети к ним привязываются. Чтобы доказать, как это глупо, прошлым летом зарезал Стеллину любимую белую козочку, изжарил во дворе и сожрал, усмехаясь. Шокирующий поступок; Берни сто раз, не меньше, обсудила его с подругами. Но если дед Антонио не любит Пенни, это еще не значит, что он ее не видел. Скорее наоборот (тут Бернадетту кольнуло дурное предчувствие) – Антонио как раз и знает наверняка, куда подевалась Пенни.

– Тетя Микки, а дедушка где?

– В своей комнате, солнышко, – отвечала Микки, не сводя глаз с капитана Кенгуру.

Двое – Бернадетта и ее предчувствие – проследовали коридором с желтыми обоями до самой дальней комнаты слева. Отгоняя образы деда, одетого «по-домашнему», Берни постучалась и крикнула:

– Привет! Пенни не видел?

Тони ответил не сразу.

– Плюнь ты на эту сучонку. Небось под машину попала. Поделом. Развели собак, проходу нет.

Что и требовалось доказать. Злобный старый хрыч. А время поджимает…

Берни покинула дом через заднюю дверь, чтобы не прощаться с теткой и двоюродной сестрой.

Позднее, сидя на кассе в ожидании покупателей, она еще раз прокрутила в уме ответ Антонио. И до нее дошло: дед не сказал, что не видел Пенни.

Джо и Микки с детьми жили у Антонио потому, что их хартфордская квартира сгорела дотла еще в шестьдесят седьмом. Имущество было застраховано, но то ли не в нужный срок, то ли с нарушениями – короче, никаких выплат погорельцам не полагалось.

Вообще-то в страховой компании Джо сказали: «Если настаиваете, извольте – проведем расследование. Только имейте в виду: обнаружатся улики, доказывающие умышленный поджог с целью получения страховки, – вам суда не избежать».

– Чего ты боишься, Джо? – спросила Стелла. – Ты ж собственную квартиру не поджигал, значит, инспектор ничего не найдет.

Джо только отмахнулся.

– Да ты знаешь, какое это жулье? Им лишь бы с денежками не расстаться. Упекут в тюрягу за здорово живешь – не охнут.

– Жулье, – повторила Стелла с отвращением. Джо не уловил сарказма в сестрином голосе.

Короче, Джо и его семья остались без крыши над головой. В конце шестидесятых на пике популярности уверенно держалась прическа «под Джона Леннона»; иными словами, народ в парикмахерскую не ломился. Заработка Джо едва хватало, чтобы кормить жену и детей, – а их Микки народила целых пять. Одни девчонки: Бетти на тот момент было четырнадцать, Мэри – одиннадцать, Жанет – девять, Барби – пять, Памеле – три. И почему бы отцу с матерью не выручить его, Джо, с женой и девочками в трудный час?

– Пап, у вас же с мамой целый дом! Две спальни без толку стоят, только пыль собирают, – убеждал Джо. – Пусти нас пожить, а? Ненадолго, только пока деньжат поднакопим на новую квартиру.

Джо не хуже Тони знал, что никакой новой квартиры не будет, поскольку никаких деньжат он не поднакопит. Этого не знала Ассунта; или делала вид, будто не знает. Плакала, умоляла, пилила мужа, пока тот не процедил «ладно». Выдержка у Антонио была уже не та, что в прежние времена, и Ассунта все чаще добивалась своего.

Вот так Джо с семьей и обосновался на Олдер-стрит, дом 4, напротив Караманико и Маглиери. Чудно́, правда: на одной стороне улицы толпа девчонок, на другой – толпа мальчишек. Джо и Микки заняли меньшую спальню, а в большей, по примеру Кармело, поставили двухъярусные кровати для дочерей.

Прошло три года. Непохоже было, чтобы Джо и Микки хоть сколько-нибудь продвинулись на пути «поднакопления деньжат». Скорее у них появился новый план: дождаться, когда дом естественным путем станет их собственностью.

Что касается Стеллы, она ходила в номер 4 только при крайней необходимости.

Стелла отключила стиральную машину, вынула и развесила белье (веревка с катушкой тянулась между ее и Тининым домом). Оставив корзину на крыльце, вошла в дом. Пожалуй, она посмотрит телевизор. Только сначала перекусит, а то под ложечкой сосет. С этой мыслью Стелла заглянула в холодильник.

Там обнаружилась миска пасты с соусом – остатки вчерашнего ужина. Стелла достала миску, вооружилась вилкой, но прежде налила себе второй за утро стакан, а к тому времени, как прикончила пасту, успела выцедить и третий. Мозг скукожился – иными словами, больше не давил на темя и виски; сердце бухало где-то в горле, возле черной дыры сознания, зато похмельный синдром отпустил, трансформировался в полноценное, умиротворяющее опьянение.

Стелла отлично помнила день, точнее вечер, когда алкоголь явил ей свою истинную силу. Это было в сороковом, первой хартфордской зимой. Стелла, Тина и Ассунта пили, потому что Антонио не пришел домой с работы; глушили вино стаканами, пока всех троих не развезло, так что об игре в карты можно было забыть.

Взгляд упал на старую-престарую, восемнадцатого года фотографию: отец, мать и покойная малютка Маристелла. Фотография с некоторых пор висела на холодильнике. Пока Стелла сама была молодая, ей не открывалась истинная красота тогдашней, девятнадцатилетней Ассунты. Обычная юная женщина, простодушная, честная, без уловок и финтифлюшек – в обобщенности образа, в духовном родстве с миллионами женщин была Ассунтина сила. А вот понимаешь это, только когда взрослеешь.

Думая об Ассунте, Стелла налила четвертый стакан.

Мать ушла полтора года назад, в декабре шестьдесят восьмого.

Тем вечером Тони и Ассунта сидели в кухне за столом. Они только что поужинали. Тина мыла посуду. Услыхав грохот, обернулась. За столом был только отец. Мама съехала на пол, ударившись головой о радиатор. Всю дорогу к больнице Тина не выпускала материнской руки, а доктор сказал, Ассунта умерла мгновенно – еще дома.

Диагноз им назвали, разумеется, по-английски. Красивое такое слово, звучное, мудреное. Никто его не запомнил. Если коротко, у Ассунты отказало сердце. Возможно, этот самый недуг убил ее отца в столь раннем возрасте.

Когда на ней расстегнули платье – думали, может, еще откачают, – из бюстгальтера выпал пучок сушеной мяты, пережатый клипсой, какие бывают на фасованном хлебе.

В последние минуты не Стелла была с матерью, а Тина; такое ничем не компенсируешь.

Тем летом Тина потеряла работу. Новые хозяева фабрики вышвырнули почти всех, кто стоял у конвейера. Тине было только сорок восемь – странно в таком возрасте остаться не у дел. Почти год она билась, пока нашла новое место, для получения которого не требовалось сдавать экзамен по английскому языку. А до того Тина, можно сказать, жила в родительском доме. Отец еще иногда подрабатывал на стройке, но только в летние месяцы. Он страдал диабетом – Ассунта замучилась стряпать для него диетические блюда. Хлопот добавляли и внучки. От Микки толку ждать не приходилось. Прийти в кухню на готовенькое – да, это по ней; а чтобы самой наварить-нажарить – тут к Микки не обращайся.