Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Тетя Тина ждет меня в кухне цокольного этажа. На ней фартук, некогда ярко-желтый; волосы покрыты платком. Похоже, тетя Тина приступила к готовке еще на заре – не одну сотню шоколадных «шайбочек» испекла, они на трех сервировочных столиках еле умещаются. Чмокаю тетину щеку. Лицо, шея, грудь – все липкое от пота. В прошлом году тетя Тина перешла к новому терапевту – так он, в шоке от ее потливости, лимфому заподозрил, кучу анализов сдать заставил. Не бывает, говорил, чтобы в девяносто семь лет женщина так потела. А вот и бывает.

– Ты зайти к бабушка? – с порога спрашивает тетя Тина.

– Ага.

– Точно? А то она сердиться.

– Я с ней почти час просидела.

Этого я могла бы и не сообщать. Тетя Тина сама знает – ей в окно мою машину отлично видно.

– Потом еще иди. Она одинокая сейчас. Скучать сильно.

– Ладно, зайду. – (Слеза так и просится.) – Давай уже начнем, тетя Тина.

Я ведь учиться приехала, перенимать тетины кулинарные премудрости. Урок далеко не первый – не урок даже, а наказание, кара, образчик саботажа. Потому что тетя Тина, определенно не желая, чтобы ее знаменитые рецепты умерли вместе с нею, в то же время не желает оставлять на этой земле человека, способного воспроизвести то или иное «фирменное» блюдо в мельчайших подробностях. Разумеется, она в этом не признается, да меня-то не проведешь. О, как она взволнована! Не каждый день учишь стряпать внучатую племянницу. Тут важно сдобрить четкие инструкции расплывчатым мистицизмом, а то еще вообразит девчонка, будто она в кулинарии тетке своей ровня. От этого всякий вспотеет.

Печенье тото уже готово, даже остыло, так что наша с тетей Тиной задача – покрыть его глазурью и украсить цветной крошкой. «Шайбочки» надо обмакивать в глазурь целиком – священнодействие не для косоруких. Тетя Тина берет его на себя, мне же, так и быть, доверен процесс посыпания. Не успеваю справиться и с полудюжиной печенюшек, когда обнаруживается моя прискорбная, непоправимая неумелость вытрясать разноцветные бубочки и палочки из приспособления вроде перечницы. Тетя Тина доделывает сама: левой рукой купает печенюшку в глазури, в правой держит хитроумный девайс с посыпкой.

С языка просится: «Я пекла печенье тото для друзей, и оно прошло на ура»; но хвастаться после тетиного мастер-класса? Нет, невозможно. И вообще, кто там оценил печенье, какие такие «друзья»? Что они понимают, они ж не итальянцы.

Ретируюсь к раковине, берусь мыть посуду – ее немало накопилось, тете Тине, занятой печеньем, было недосуг. В числе прочего отмываю пластиковую емкость для теста марки «Таппервэар». Кажется, отродясь таких огромных посудин не видела. Некогда она имела оттенок морской волны, да с годами выцвела, облезла, вдобавок дала трещину, которую тетя Тина заклеила изолентой. Лет десять назад моя мама объявила емкость рассадником бактерий и купила тете Тине новую; так тетя Тина быстренько ее передарила.

Наконец процесс декорирования завершен. Мы шествуем наверх – время-то обеденное. Каждые несколько минут тетя Тина подхватывается, бежит к холодильнику – не забыла ли чего подать. Четыре раза спрашивает, не приготовить ли мне пастину, и четыре раза я отказываюсь. Потому что на столе и так уже семь кушаний: соленые бобы люпина, домашняя suppressata , маринованные грибы, куриные отбивные, вафельное печенье пиццелли, позавчерашняя колбаса, фаршированный перец и печенье мустачьоли, приготовленное тетей Куинни.

– Не очень вкусно, – сетует тетя Тина, снимая с тарелки пищевую пленку.

После чего я считаю своим долгом отведать кусочек и объявить, что тети-Тинино мустачьоли куда лучше.

Перекусив, мы беремся катать фрикадельки для супа. Тут-то я и завожу речь о своем проекте.

– Роман почти готов, тетя Тина. Это во многом твоя заслуга. Спасибо тебе.

– Ты закончить история про бабушка? – Тетя Тина кладет фрикадельку размером с виноградину на поднос, полный точно таких же, совершенно идентичных фрикаделек. – А про меня ты что писать?

– Хочешь – возьми, прочти, – поддразниваю я.

Тете Тине не смешно. После некоторого колебания она говорит:

– Пиши, она не виноватая, что у ней с головой непорядок.

– В чем конкретно она не виновата?

Тетя Тина не отвечает. Подумав еще немного, она вносит следующее предложение:

– Ты пиши, неправда, что я ей завидовать.

– Брось, тетя! Опять ты про это!

Да, она опять про это – про зависть. Будто нет более важных вещей. Будто сейчас – сейчас! – зависть, да и прочее, хоть что-нибудь значит. И однако ни Стелле, ни Тине не светит умиротворение. До конца своих дней сестры будут страдать от размолвки, обвиняя друг друга – вслух, обвиняя каждая себя – мысленно. У обеих достаточно слабостей. Мне нечем утешить тетю Тину.

Она теперь плачет – беззвучно, совсем как Ассунта. Слезы текут по пергаментным щекам, капают на фартук, оставляют на нем, и без того заляпанном, коричневатые пятна.

– Ты пиши, я всегда любить Стелла и заботиться; всегда, всегда заботиться.

– Тетя Тина! – В глазах щиплет, слезы близко, но плакать никак нельзя – только хуже будет.

Тина не в силах заделать трещину в отношениях со Стеллой, и вся ее надежда – на меня. Может, я измыслю хеппи-энд, оправдаю ее, спасу.

– Каждый знает, что ты любишь мою бабушку, – повторяю я заученные слова. – Каждый знает, сколько ты для нее делала и делаешь.

– Я ее любить, – всхлипывает тетя Тина, сморкаясь в бумажное полотенце. – Всю жизнь любить. Пиши про это.

– Да, тетя Тина. Так и напишу.

Для пущей убедительности я сжимаю тетину руку, цементируя свое обещание. Пальцы у меня липкие от говяжьего фарша, а у тети Тины – чистенькие, словно не она только что налепила две сотни фрикаделек.

– Ай, ты воды много перебавить, фрикадельки будут как замазка! – Тетя Тина вырывает руку. Нос у нее все еще красный, но слезы высохли.

Она вскакивает, огибает стол, критическим взором оглядывает мой поднос, заполненный фрикадельками лишь наполовину.

– Эта слишком большой!

Тетя Тина хватает «некондицию», живо доводит до ума. Ахает: рядом слишком маленькая фрикаделька!

– Погоди, тетя, дай лучше я…

Не даст. Как обычно. В самой своей деликатной манере (то есть далеко не деликатно) тетя Тина забирает поднос и собственноручно перекатывает все фрикадельки, до единой.

– Ладно. – Я поднимаюсь, иду к раковине. – Похоже, это конец.

Тетя Тина, успевшая поставить на огонь сковородку, одаривает меня печальной улыбкой. Утешает:

– Ты не бойся. Когда фрикадельки в супе, никто не понять, где твои, где мои.

Роман «Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны» является художественным произведением, плодом фантазии автора, однако для желающих знать, какими конкретно историческими событиями автор вдохновлялся, я сейчас перечислю документальные произведения, и пусть они помогут любопытным в их изысканиях. Итак: труды Энн Корнелизен, особенно книга «Женщины из тени», правдиво рассказывают о жизни на юге Италии в середине двадцатого века. «La Storia: Пять веков итальянских иммигрантов в Америке», которую написали Джерр Манджоне и Бен Моррел, должна бы стать отправной точкой для любого исследования данной темы. Читателю, заинтересовавшемуся историей Калабрии, могу порекомендовать мемуары Гая Тэлиза «Что до сыновей…», где, в частности, даны впечатления итальянского солдата Первой мировой. Еще одна книга об этой войне в Италии принадлежит перу Марка Томпсона и называется «Белая война: Жизнь и смерть на итальянском фронте, 1915–1919». В смысле, который ничего общего не имеет с магическими чарами, меня зачаровал сборник эссе под редакцией Кларенса Мэлони «Дурной глаз» (издательство Колумбийского университета, 1970 г.). Более обширный список будет представлен позднее, а пока я упомяну еще одну книгу – роман Тони Моррисона «Милость Божия», который стал для меня очень личным источником вдохновения. На что человек готов, когда хочет считаться американцем, и к чему его принуждают – вот тема этого романа, развернутая с удивительной элегантностью.