Гарий Немченко - Отец

Пока его не было, Валька попробовал было сам с петухом позаниматься, да только ничего у него не вышло. Петька не обращал на балалайку никакого внимания, и когда Валька начинал бренчать, спокойно себе греб да поклевывал. Он привязывал к петушиной ноге веревочку и пробовал его подергивать, но кочет только обиженно кокотал и начинал упираться. Пробовали они так: Валька бренчит, а Андрюшка Мельников петуха подбрасывает. Давали ему после этого сахар-песок или конфеты «горошек», — нет, и тут бесполезно. Недаром же Никодимыч предупреждал: без него и не берись — тут надо секрет знать.

И Валька, когда им с Митрошкой было невесело, просто выносил балалайку, бренчал на ней да вздыхал, а на петуха при этом только посматривал.

Иногда около Валькиного двора собирались ребята со всей улицы, и тогда, если дома никого не было, он выносил сюда балалайку и красного кочета. Его привязывали к лавочке, и он тут же начинал грести, и вообще занимался, чем хотел, а мальчишки по очереди брали балалайку и дрынькали и тоже смотрели на петуха… эх, скорей бы выздоравливал да прилетал домой на своем самолете Никодимыч!

А недавно он наконец вернулся, только не на самолете, а приехал в автобусе. Валька тут же сбегал к нему домой, и тот сказал, что ладно — как-нибудь они денек выберут, петухом и займутся.

И вот долгожданный этот денек настал.

Правда, они хотели прийти с Андрюшкой вдвоем, но Никодимыч сказал, что один хозяин петуха только и должен быть.

Конечно, Вальке жаль было своего лучшего друга, который, вместе со своим пятилетним братишкой преданно провожал его сейчас к Никодимычу, и он в который уже раз пробовал его утешить:

— Ладно, я все потом тебе расскажу — в точности!

Андрюшка только плечами пожал:

— Да лишь бы он научил его, Никодимыч!

Они уже подошли, и Андрюшка с братом отстали и спрятались в пожухлом бурьяне у дороги, чтобы подождать, пока Валька докричится, а сам он поставил мешок с петухом у ног и ладошки поднес ко рту:

— Дядя Никоди-и-мыч!..

Хорошо, что мальчишки еще не ушли — Вальке было, пожалуй, немного страшно.

Ему всегда почему-то казалось, что, хоть и работает горбун Никодимыч в райфо бухгалтером, живет он все равно как-то странно, и теперь, заглядывая во двор, Валька снова невольно искал следы этой особой его, как будто таинственной жизни.

Но все здесь было как и во многих других дворах: старый и как будто глухой дом с застекленной верандой, над которой от карниза до земли чуть наискосок висели на ржавой проволоке засохшие плети вьюнков, такой же старый сарай с односкатной черепичной крышей да загородка для кур, просторный огород, на котором среди облетевших деревьев одиноко стояло вылинявшее пугало в обвисшей кепке.

— Дядя Никоди-и-мыч!.. Дядя!

Сначала он, услышал, как клацнула щеколда, потом дверь открылась, и Никодимыч встал на пороге. Резковатым, немного похожим на скрип голосом крикнул:

— Чего стоишь, заходи!

Валька открыл калитку и по дорожке, выложенной кирпичом, пошел к дому.

Никодимыч держал одну руку, слегка приподняв ее и растопырив пальцы — будто перед этим чистил селедку — и Валька понял, что пришел, пожалуй, не вовремя.

— Давай сюда, — пригласил Никодимыч. — Может, с нами поешь?

Валька только потом представил, как он сидит за одним столом с Никодимычем да с его худющей женой — она в старших классах по химии учит. Но раньше он испуганно сказал:

— Не-а, что вы! Я тут…

Все-таки и правда, Никодимыча как с гвоздика сняли, и он до сих пор еще не привык: большой свой подбородок сперва только приподнял с груди, а потом уже голову повернул.

— Может, тогда сразу к делу? — сказал, взглянув на сарай. — Примус умеешь разводить?

Валька засомневался:

— Да как когда…

— Пойдем, все тебе покажу.

В сарае Валька первым делом выпростал из мешка петушиную шею, чтобы кочету не было душно, а крылья не стал освобождать — пусть пока посидит. Потом взялся за примус.

Скоро примус загудел, и над раскаленной его горелкой ровным кружком задрожало синее пламя, а Валька, присев на низенькую скамеечку, оглядывал теперь сарай. Да только и здесь у Никодимыча, пожалуй, ничего такого особенного не было.

На давно не беленных стенах поверх пожелтевших газет висела старая одежда, а рядом всякие домашние вещи — то бельевая веревка, а то пила — в одном углу опускались с потолка три или четыре пучка калины да пыльный букетик какой-то сухой травы, а чуть поодаль свисали перехваченные толстой алюминиевой проволокой старые рамки с кусочками воска на деревяшках — Никодимыч держал пчел.

Самого Никодимыча все не было, и Валька снова подсел к петуху и стал гладить его по тугим перьям на шее.

— Петя!.. Петя!

Раньше кочет и близко не подпускал, клевался, а теперь уже привык, шею под ладошкой так и выгибает — как балованный кот, которому ты только дай руку, а он сам об нее спинку погладит.

— Петя! Тут будет твоя школа…

И кочет мелкими рывками тянул вверх голову и рыжим глазом косил на гудевший примус, на синее его пламя.

Валька думал, что Никодимыч принесет подогреть на примусе еще что-нибудь для своего обеда, но тот пришел уже, видно, поевший.

Рядом с печкой, на которой шумел примус, положил на сундук раскрашенную свою балалайку, потер большие ладони и снова приподнял и слегка повернул к Вальке тронутую неровной сединой крупную голову:

— Говоришь, приступим?

Валька кивнул и даже плечами повел от нетерпения.

Никодимыч достал из-за сундука странную жестяную посудину, похожую на громадную сковородку, поставил ее на глиняный пол. Потом откуда-то из-под стола вытащил большую плетеную корзину, очень редкую и без ручек. Поставил ее вверх дном на жестяную посудину, посмотрел-посмотрел и ладонь слегка приподнял, подержал да и опустил почти тут же — как будто хотел в затылке почесать, да почему-то раздумал.

Приподнял с груди подбородок и на мальчишку опять глянул:

— У тебя нервы вообще-то… как?

А тот подумал, что Никодимыч спрашивает потому, что петух вполне может сразу что-нибудь не понять или заупрямиться, а он, Валька, чего доброго, станет его бить.

— Да не-ет, — сказал, — не беспокойтесь, он все поймет.

Никодимыч почесал наконец затылок и как-то неопределенно сказал:

— Понять-то он, конечно, поймет…

И Валька заверить поспешил:

— Он такой!

— А ну-ка, привяжи к ноге веревочку, да покрепше… есть у тебя? — сдернул со стенки моток шпагата и протянул Вальке. — На вот.

Валька привязывал, стараясь сделать так, чтобы шпагат хорошо держался, но не давил ногу.

Никодимыч перенес гудящий примус на маленькую скамеечку, а по бокам от него поставил две больших табуретки.

— Готово?

— Готово! — радостно сказал Валька.