Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Жаль, что Муса не знает деталей и обстоятельств романа своих родителей. Удивительный рассказ и с литературной, и с историко-социальной точки зрения можно было бы написать на основе этих подробностей.

В окружающей меня обстановке удивление удивлению рознь. Чему-то я удивляюсь с доброй улыбкой, чему-то с искренним недоумением, чему-то с яростным гневом вперемежку с брезгливым отвращением. Чувства ближе к последним вызвала история с шарфом.

Оказывается, в гардеробе российского арестанта такого предмета просто не предусмотрено. Шапка (пусть не способная противостоять ни ветру, ни морозу) — есть. Ботинки (в которых летом жарко, зимой холодно) — есть. Телогрейка (скорби достойная часть экипировки российского зека начала XXI века, заслуживающая отдельного повествования) — есть. Есть и вечно выдаваемая на три размера больше роба (брюки плюс «полукитель-полукуртка»). Есть и белье (летом — трусы и майка, зимой — рубаха и кальсоны, вещи архаичные, но очень даже нелишние).

Кто придумывал нынешний наш гардероб? Кто его утверждал? Вспомнил ли кто-нибудь из этих людей, надо полагать, в здравом уме находящихся, при этом об особенностях климата в России? О том, что зима здесь длится как минимум три месяца в году? Вопросы трижды риторические. В итоге и казенные, как здесь говорят, «хозяйские» («хозяин» на лагерном арго — начальник зоны) шарфы отсутствуют. И «вольные» (присланные, переданные и прочими правдами-неправдами раздобытые) — в числе запретов. А поэтому и в ходе каждого шмона безжалостно изымаются, отбираются, отметаются «мусорами», этот шмон производящими… Не предусмотрено, не учтено. Не положено… Вот и мой шарф, замечательный, неброский, темно-синий, подаренный некогда уходившим «по звонку» соседом, ушел в ходе последнего шмона, «ушел» из-под подушки, где лежал тихо, никому не мешая и внимания ничьего не привлекая.

А значит, шея, горло нынешнего арестанта (со всеми там трахеями, бронхами и совсем близко расположенными легкими) открыты всем холодам и ветрам, всем инфекциям и вирусам.

Впрочем, кто же в этом нашем государстве о таком пустяке, как простуженное арестантское горло, вспоминать будет? На фоне вопиющего торжества то ли скоропостижно победивших, то ли безнаказанно побеждающих либерально-демократических ценностей. Боюсь, не найдется таких смельчаков-романтиков…

Поразительно, и здесь, несмотря на все ограничения, существует… своя мода. Мода в условиях строгого режима, когда арестанту кроме казенной, как здесь говорят, «хозяйской» одежды разрешается иметь только спортивный костюм. Кстати, и это «послабление» действует относительно недавно, еще досиживают свои срока старые зеки, помнящие время, когда и спортивные костюмы, всеми правдами и неправдами сюда «затянутые», безжалостно отметались в ходе шмонов.

А мода в здешнем понимании — это та же самая «хозяйская» роба, только аккуратно подогнанная, ушитая по швам. Разумеется, при ушивании нельзя перестараться. Иначе арестантская униформа до неприличия плотно сядет по фигуре, подчеркивая все ее округлости и т. д., и уж тут ее носителю никак не избежать ехидных, а то и откровенно недобрых шуточек на щекотливую для этой среды тему про секс-меньшинства.

Любопытно, что неписаный «кодекс порядочного арестанта» строго-настрого запрещает ношение всякой одежды, хотя бы каким-то образом близкой к «мусорскому прикиду», например, камуфлированной майки. Говорят, что в былые «более правильные» времена, когда тюремноворовские традиции цвели махровым цветом и никто на них не покушался, существовал строгий запрет на ношение арестантами всего красного. Нарушители запрета обвинялись в демонстрации лояльности к администрации, т. е. к «мусорам» и ко всему, что с ними связано, что от них исходит, что с ними ассоциируется.

В лагере в Березовке, месте моего прежнего пребывания, практиковался и пошив силами местных умельцев «модной» обуви, что значительно отличалась от казенных гулаговских башмаков. Но это в Березовке, где существовало свое, пусть крохотное по масштабам, обувное производство. До сих пор, правда, не могу представить организацию или фирму, кто бы мог там разместить заказ на производство подобной продукции, и тем более не могу представить себе людей на воле, кто бы в здравом уме отважился щеголять в подобных уродливых, насквозь пропитанных смрадом ГУЛАГа ботинках. Здесь, в Свинушках, своего обувного производства нет, потому и таскают местные арестанты «хозяйские» башмаки и… не ропщут.

Определенной модернизации можно подвергнуть и казенное кепи (летний головной убор), что называется почему-то на турецкий манер феской, а представляет собой диковинный гибрид, что-то среднее между головным убором солдат Третьего рейха и детсадовским картузом. Арестант, желающий выделиться, подчеркнуть свою независимость и состоятельность, непременно пошьет себе феску на заказ. Обойдется это ему от одного до двух блоков сигарет с фильтром. Выполнена эта работа будет в лагерном комбинате бытового обслуживания.

Феска, сшитая на заказ, от фески, полученной на складе, отличается большей или меньшей (в зависимости от вкусов заказчика) высотой, большей жесткостью остова (за счет подложенной по периметру пластмассы или картона), а главное, куда более выдающимся козырьком, жесткость которого также гарантирована вложением под ткань чего-то твердого. У некоторых претендующих на оригинальность, но не имеющих чувства меры арестантов размеры козырьков таковы, что закрывают добрую половину лица. Разумеется, они уверены, что «это — круто!».

Что же касается зимних шапок-ушанок, то всякая попытка заменить их на самодельные головные уборы, напоминающие то ли казачьи папахи, то ли величественные шапки британских королевских гвардейцев, непременно жестко пресекается лагерной администрацией («нельзя», «не положено», «заменить»). Единственное, что здесь может себе позволить желающий не быть «как все» арестант — особым образом начесать, набить куцый искусственный мех «хозяйской» ушанки. Издали такая шапка напоминает собой изделие из натурального меха животного неведомой породы, вблизи — такая же убогая зековская ушаночка, модель которой была знакома еще героям Солженицына и Шаламова.

Лично мне в плане зимней шапки в свое время повезло: земляк-москвич, знакомый мне еще по пятому столичному изолятору, подарил мне невесть как у него оказавшуюся совершенно новую вольную ушанку из черного искусственного меха. Ему она была слишком велика, мне пришлась впору. Были случаи, когда представители бесчисленных проверяющих комиссий, то и дело терзающих наш лагерь, недоверчиво интересовались: «Что это за шапка?» На этот вопрос отвечал почти правду: «Шапка — вольная, на складе моего размера не было». Всякий раз это сходило, к тому же издали моя шапка почти не отличалась от казенной нахлобучки.