Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Черепа с очень узкими, едва обозначенными лбами. Черепа со лбами, скошенными чуть ли не под 45°. Черепа с чрезвычайно выпуклыми надбровными дугами. Просто черепа откровенно дегенеративных форм и конфигураций. Какой обильный материал для кандидатских и докторских диссертаций антропологов, физиологов, криминалистов, психологов и психиатров! Бездна наглядного материала для изысканий в области теории врожденных преступников, концепции прирожденного убийцы. Более того, немалая часть окружающих меня людей имеют серьезные врожденные отклонения в развитии. Разумеется, нуждаются эти люди не столько в наказании, сколько в лечении, наблюдении, прежде всего в изоляции от основной человеческой массы. Еще раз убеждаюсь, что отсутствие разделения на нормальных и ненормальных здесь факт далеко не случайный. Еще раз убеждаюсь, что погружение людей нормальных в подобную среду — дополнительная мера наказания, и мера, похоже, слишком жестокая, откровенно бесчеловечная, ничем не оправданная. Верно, процент умственно отсталых, умственно неполноценных людей здесь велик, но в местной библиотеке то и дело натыкаешься на умные книги. Книги по философии, религиоведению, социологии, психологии, политологии, с рабочими пометками на полях, с удивительно тонко и четко выбранными для подчеркивания фразами. Фрейд, Кант, Ницше, Шопенгауэр, Конфуций, Макиавелли, Карнеги, Климов, Гумилев (тот, что историк, основоположник теории этногенеза), Ильин. В здешней библиотеке, которую посещаю в течение вот уже полутора лет, эти книги я вижу очень редко, почти всегда на руках, они всегда востребованы. Перелистываешь любую из них и понимаешь, что предшественники брали ее не для любопытства, не для пижонства, а для работы, для собственного умственного и душевного совершенствования. Выходит — не только «всюду жизнь», но и всюду разум, всюду биение мысли, работа головы, пусть ее обладатели облачены в арестантскую робу, и, я почти уверен, что процент арестантов мыслящих, читающих куда выше, чем процент сотрудников администрации, вряд ли вообще когда берущих подобные книги в руки.

Прочитал последнюю запись с недобрыми словами в адрес тех, кто должен нас охранять и воспитывать, и покачал головой: погорячился, нельзя так озлобляться… Но откуда взяться интеллектуалам в персонале колонии, если оклады там более чем скромные, если работа требует присутствия с утра до вечера, если труд этот, мягко сказать, не очень престижен, если… Да что там говорить, снисходительнее надо быть, снисходительнее! Кстати, судя по информации о ситуации в других колониях (спасибо мобильной связи!), «положуха» у нас не самая худшая. Бывает, что и дураков в персонале встречается больше, и дерутся, бьют, наказывают куда чаще и куда более рьяно. Грех, словом, жаловаться, хотя и другое помнить надо: никогда (ни в эпоху ГУЛАГа, ни во времена царской каторги, ни в какие прочие периоды отечественной истории) профессия тюремщика, профессия тюремного острожника почетом и уважением не пользовалась. И не во всех компаниях этим людям подавали руку. Кстати, как коллекционер-фалерист могу привести очень любопытный факт по этой теме. В царской предреволюционной России, в продуманной, взвешенной до мелочей системе государственных наград существовала медаль для службы в тюремной страже. И это в одно время с медалью за службу в полиции. Где-то я читал, что тогда в России служившие в полиции настаивали, чтобы их не путали с теми, кто служит по «тюремной части».

По старым тюремным понятиям «мужик» [5] «Мужик» — арестант, выходящий на работу, ничем себя не скомпрометировавший, поддерживающий общак и т. д. — центральная фигура на зоне, требующая уважения, поддержки, защиты. Так было в эпоху сталинского ГУЛАГа (подтверждений тому в литературе великое множество), так было и в современных лагерях, по крайней мере до недавнего прошлого. Во всяком случае, «воровские прогоны» (своего рода программные документы, регламентирующие все нюансы жизни криминального мира), с которыми приходилось знакомиться в московских СИЗО еще в 2007–2008 годах, продолжали тиражировать тезис об уважительно-главенствующем статусе «мужика». Теперь ситуация, похоже, радикально меняется. Боюсь, что наш лагерь в этой тенденции лидирует. И примеров тому, во всяком случае в масштабах нашего отряда, великое множество. «Мужикам», многим из которых уже за пятьдесят, спальные места определены на сквозняке в проходной секции (части барака в непосредственной близости от «обиженных»). И это в то время, когда третья секция, куда более теплая и комфортная, целиком отдана «козлам» (арестантам, добровольно вставшим на путь сотрудничества с администрацией, занимающим ставки малоуважаемых должностей завхоза, дневального и т. п.). Зато на каждом собрании отряда «смотрун» и прочие представители блатной иерархии настойчиво призывают «мужиков» «делать взносы», «перечислять», «помогать», «уделять». Речь идет о взносах на общак, на нужды тех, кто в изоляторе, в санчасти, в пользу тех, кто дежурит «на атасе», для тех, кто убирает в бараке, кто накрывает в столовой и т. д. и т. п. Верно, помогать неимущим надо. Правильно, делиться в тюрьме просто необходимо, но разве можно при этом «мужика», центральную персону лагерной жизни, стричь до «синевы», и это при наших зарплатах в сто рублей! Кстати, я просто не слышал о ситуации, когда тот же «блаткомитет» решил бы хотя бы один из актуальных для «мужика» вопросов (зарплаты, поощрения и т. п.).

Моя недавняя очередная свиданка, вместо предусмотренных законом трех суток, составила только двое. Решение принималось начальником отряда, с участием завхоза отряда. Завхоз — уже упоминавшийся персонаж моего нынешнего окружения, часто путающий украинские и русские слова, запоминающийся внешностью — все-таки 200 кг живого веса. Присутствовал и его зам — Алексей («козел», знакомый мне еще по лагерю в «Березовке», где он пытался подвизаться в библиотеке, то ли в качестве дежурного, то ли в качестве «шныря» при главном библиотекаре Василии В., «суперкозле», возглавлявшем актив всей зоны). Мои попытки отстоять свои трое суток с помощью общечеловеческих аргументов (едут издалека не блещущие здоровьем жена и сын и т. п.) приняты во внимание не были. Начальник отряда (также уже ранее упоминавшийся капитан Василиса) не поднимал головы от бумаг. Завхоз начинал клевать носом и откровенно похрапывал. Только рыжий Алексей затараторил отработанные: «Много желающих в этом месяце… на отряд выделили ограниченное количество дней, если не устраивает — можно перенести свидание на следующий месяц, возможно, тогда с днями полегче будет». Скрепя сердце согласился на «обрезанный» вариант встречи с семьей. Проглотил обиду, отчасти смалодушничал, возможно, надо было упираться, настаивать, требовать положенных трех суток. Свидания в полном варианте в этом случае я бы добился, но оно бы перенеслось на месяц позднее, таковы здешние незыблемые правила. Но продлевать на месяц разлуку с близкими не хотелось, да и кто знает, что может стрястись за этот месяц. Переменчива судьба арестанта — вдруг переезд, новый этап или, того хуже, какой-то «залет», по которому так легко угодить в изолятор.