Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Ничего конкретного и даже просто вразумительного по этому поводу не удалось выяснить и представителей «блатобщественности» — «смотрунов» всех калибров («смотрун» за сменой, «смотрун» за швейкой, «смотрун» за участком и т. д.), комментарии каждого из них укладывались в универсальную формулу: «Ну, здесь так принято, не нами заведено, ты один здесь ничего не изменишь».

Все равно решил написать письмо на имя начальника зоны, напомнил, что зарплата моя ничего общего ни с выполняемым объемом работы, ни со здравым смыслом не имеет, просил разобраться, в случае невозможности последнего заявлял о готовности перечислять всю зарплату в УФСИН РФ для дальнейшего распределения между особо нуждающимися сотрудниками ведомства.

В конверт письмо запечатывать не стал, зачем тратить конверт, если вся корреспонденция наша внимательно читается специально уполномоченными сотрудниками. Реакция руководства не заставила ждать. Через пару дней вызвали на вахту. Сам дежурный, знаменитый гроза всей зоны, майор Юрич, тщательно нервно охлопал меня, отобрал ложку (по вековой зековской традиции с ней лучше не расставаться в силу очень многих, очень разных причин), буркнул: «Тебя к “хозяину”». Окончив шмон, он не удержался и полюбопытствовал: «А зачем тебя к нему?» Я пожал плечами. «Писал что-то?» «Писал, писал» — кивнул я. «Давай по коридору, последняя дверь налево».

Уж так случилось, что, отбыв на этой зоне уже восемь месяцев, «хозяина» я ни разу не видел. Теперь, переступив порог кабинета, увидел малорослого, крепкого, бесцветного мужчину в «вольных» серых старомодных брюках (была суббота, и полковник Гребнев был в гражданке), подпоясанных нелепым ярко-желтым ремешком. Вошел, поздоровался, представился, как положено, больше ничего и сказать не успел. Коротышка за столом грозно сдвинул светлые брови: «Чегой-то ты там написал?» Кажется, у меня в этот момент что-то замкнуло, говоря языком этих мест, «зашторило»: «Не ты, а вы, не написал, а написали». Брови полковника еще больше сдвинулись к переносице. Только на мгновение в глубоко спрятанных под этими бровями глазах мелькнула почти детская растерянность: «Ну, эта… а с какого ты года? Ага, у нас разница в два года, могу я и на ты обращаться». Пусть минутная, но растерянность в подобной ситуации — все-таки победа, и я имел полное право очень спокойно ответить: «Если вам так удобно, если вы так привыкли, если вы так настаиваете, с учетом разницы в нашем положении» (здесь я многозначительно указал на зековскую нашивку — табличку на груди с фамилией и номером отряда). Контакт, судя по всему, состоялся, подробно пересказывать дальнейший разговор нет смысла. Я, по сути, еще раз изложил содержимое своего обращения. Полковник Гребнев слушал не столько внимательно, сколько настороженно. Не задал ни одного вопроса, только в самом конце произнес дежурное для начальников всех «рангов и времен»: «Разберемся». Потом не удержался и обронил виновато: «Но а в Москву-то, наверно не надо». «Возможно, не надо», — миролюбиво поддержал я тему.

Разбирался полковник Гребнев с моим заявлением весьма своеобразно. Понятно, в соответствии с традициями системы и собственными понятиями, что такое хорошо, и что такое плохо. Уже на следующий день меня вызвал начальник отряда. Взвинченный, взъерошенный. То орал, то бубнил. Смысл его нервного речитатива был таков — зачем ходил к хозяину через его, начальника отряда, голову, когда можно было все решить здесь в отряде, не вынося сор из избы. Еще через день на нашем швейном участке появился начальник промки всей зоны — полковник с запоминающейся внешностью, этакая чуть похудевшая копия нашего завхоза Вия (квадратное туловище, коротенькие ручки, нелепо торчащие с боков этого туловища, голова без шеи, плюс хриплый, надтреснутый голос). Через силу, с громадной натугой он был вежлив («Чего вы хотите? Не устраивает зарплата? А сколько бы вас устроило?»). Он ничего не обещал, но предложил: «Может, вам в ткачи перейти?» Ткачи на промке — профессия суперэлитная, заработная плата у них более тысячи рублей, для нашей зоны это деньги сверххорошие. Другое дело, что чаще всего выдвигают на эту работу люди из администрации, люди в погонах — потому и с душком она, эта профессия. Соглашаться на подобный переход было бы просто неприлично.

В последней посылке среди продуктов и прочих важных в арестантской жизни вещей ко мне «приехал» зубной эликсир — жидкость веселого ярко-зеленого цвета в прозрачном пластиковом флаконе. Тот самый, что приятно освежает рот и десны после чистки зубов. Плюс, как утверждают изготовители, является эффективным профилактическим и дезинфицирующим средством, что в нынешних условиях совсем не лишнее. Разумеется, эликсир изготовлен на спиртонесодержащей основе, иначе ко мне в руки он просто не попал бы. Естественно, что выдававший посылки легендарный прапорщик Маринка, руководствуясь то ли ведомственной инструкцией, то ли личной инициативой, флакон вскрыл, шумно понюхал содержимое, почти ввернув при этом его горизонтально в свою лохматую ноздрю. Более того, затем он выплеснул на ладонь зеленую капельку, лизнул ее и почти разочарованно чмокнул, что следовало понимать как подтверждение всякого отсутствия там спирта.

После этих вполне понятных, хотя и не очень объяснимых с точки зрения здравого смысла, процедур флакон занял свое место в моей прикроватной тумбочке рядом с мыльницей, бритвенным станком и прочим нехитрым арестантским скарбом.

Уже через два дня содержимое флакона убавилось почти вдвое.

Двойственное чувство одолело по этому поводу. С одной стороны — забавно, если представить физиономию человека, так от души хлебнувшего, а возможно, и даже проглотившего столько этой весьма специфической не только по цвету, но и по вкусу жидкости. С другой стороны — брезгливо, досадно, ибо за подобным фактом очередное свидетельство масштабов распространения такого постыдного для арестантской среды явления, как крысятничество, главное гнусное последствие которого, разумеется, не материальные потери, а создание благодатной среды для всякого рода подозрений, упреков и прочих видов недоброжелательности.

Так кто же мог отлить, отпить, отхлебнуть зеленой жидкости из моей бутылочки? Ведь мое спальное место расположено так, что случайному человеку (обитателю соседнего проходняка, жителю другой секции и т. д.) попасть сюда почти невозможно. Что же касается моих ближайших соседей… Кажется, здесь все приличные, все порядочные люди. Люди-то порядочные, но флакон-то ополовинен… Кто же на это решился?

Сосед сверху? Саша Морячок, бывший алкоголик (хотя, бывших алкоголиков, как и бывших наркоманов, почти не бывает)? Не думаю. Не замечал. Не похоже. Возится он со своими тряпочками-сопливничками, то сморкается, то стирает, то сушит… и ладно! Никогда ни в чем нехорошем замечен не был.