Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

И сам не знал, не догадывался, что оптимизм, волю, веру в лучшее будущее можно черпать из прошлого. Из собственного прошлого. Из очень личного прошлого, из прошлого двухгодичной давности. Тогда, чтобы преодолеть шок, что накрыл меня после суда, приговор «восемь лет строгого режима» (и это в то время, когда была прямая надежда на переквалификацию дела, на условный срок, когда вроде бы присутствовала деятельная суета адвоката, когда из дела торчали во все стороны белые и грязные нитки…). Конечно, вспоминался — да что там вспоминался, не забывался ни один день, — шеф, главный редактор издания, которому я отдал десять последних лет своей жизни, что за день до суда пошел в коридор, почему-то воровато оглядываясь по сторонам, приобнял пухлой рукой и вкрадчиво шепнул: «У тебя все нормально будет, тебе условно дадут два года, я уже знаю, мне так обещали…» А тут восемь лет! И строгого режима! Попав под бутырские своды, первым делом раздобыл лист бумаги, который сразу же стал заполнять строчками-заклинаниями не раскисать, собраться… Тогда мне казалось, это поможет избежать ступора, преодолеть ночь, просто не сойти с ума. Ныне, спустя два года, вспоминаю это время со смешанным чувством. С одной стороны, гордость за себя, что смог в миг опасности преодолеть себя, сгруппироваться, с другой стороны — что-то вроде внутренней снисходительности, ухмыльнулся про себя: экий неисправимый психоаналитик доморощенный! Тем не менее два года с тех пор минуло, и прожил я их с учетом нынешней специфики достойно, не сошел с ума, не вошел ни в какие конфликты. И по кассационной жалобе год «откусил», и на результаты надзорной жалобы надеюсь, и, слава богу, жив, здоров и читать-писать не разучился, и думать…

Поймал боковым слухом отрывок разговора соседей. Речь шла о плачевном состоянии общества, повальной коррупции, продажности верхних эшелонов власти — словом, обычном нашем национальном «куда катимся?». И вдруг свеженькое предложение одного из участников разговора: «Есть выход, есть возможность все проблемы решить, надо президентом — вора в законе поставить, понятно, самого достойного из достойных. Он все по понятиям сделает, все нормально будет, порядок будет, все довольны будут». Говорившего никто не поддержал, но никто ему и не возразил. А минутой позже участники того же разговора подарили мне дивный образец местного юмора. Очень типичный и по теме, и по форме изложения: «А чего-то Андрюха так. часто в баню ходит?» — «Да, наверное, на задницы посмотреть». — «Да нет, не посмотреть, а свою показать. Видел, как гарцует». Своеобразный, очень своеобразный юмор. Впрочем, каким еще быть юмору в этих местах?

Особенность расположения нашего барака я уже отмечал: с одной стороны — болото (потому и характерное амбре летом, отсюда и пролетающие над зоной гуси-лебеди весной и осенью), с другой стороны — меловые крутобокие холмы. Именно к подножию одного из таких холмов прилепился наш барак. Его окна в упор смотрят на склон холма. Поэтому — ни горизонта (совсем), ни неба (почти) из этих окон не увидеть. Не лучший пейзаж! Круглосуточное ощущение нахождения то ли в окопе, то ли в подвальном помещении. Неужели и эта особенность нашего быта — тщательно продуманное дополнение к нашему наказанию?

Опять вспоминалась случайная экскурсия в тюрьму американского города Сиэтла, где оказался в редакционной командировке еще в начале девяностых годов прошлого века. Показательно, что все камеры там расположены были так, что окна их обязательно выходили на живописный лес (на переднем плане) или на не менее живописные горы (на дальнем плане). Открывающийся пейзаж можно было рассматривать часами, открывая все новые, ласкающие глаз, детали. Неужели Америка своих арестантов любит больше, чем Россия своих?

Заодно вспомнились и пейзажные панорамы, что открывались из окон камер московских изоляторов, с которых начиналась моя арестантская биография. Из окон камеры «на Петрах» (так на тюремном языке называется изолятор на Петровке) благодаря глухим жалюзи не было видно ничего. Единственное окно (размером с не очень большую форточку) в камере «Пятерки» (пятый московский изолятор, расположенный в районе Речного вокзала) упиралось в глухую стену то ли сарая, то ли гаража (соответственно ни солнца, ни неба — ни-ни!). Скромное окошко в Бутырской камере выходило на кирпичную стену соседнего тюремного корпуса, и, чтобы увидеть лоскуток неба, надо было залезть на «пальму» (второй ярус двухэтажной тюремной койки) и под определенным углом очень сильно вывернуть голову.

Очень похоже, что карательная система российского государства обладает уникальным опытом наказания «пейзажем из окна» для окончательного расплющивания-размазывания человеческого достоинства. Эдакое ноу-хау.

И еще один шмон. Разумеется, как и все предыдущие, «бессмысленный и беспощадный». Мои потери на этот раз — ножницы и заточка. Заточку за несколько пачек «фильтровых» сигарет можно будет заказать местным умельцам на промке (еще лучше прежнего сделают в самое ближайшее время). С ножницами — сложнее. Скорее всего, их придется украсть на промке и пронести в барак в ботинке под стелькой. Правда, если при выходе с работы будут не просто формально охлопывать по карманам, а шмонать с фанатизмом, используя металлоискатель, то неприятностей не избежать, но… авось обойдется!

Удивительно, но оба ушедших в ходе шмона предмета до сих пор относятся к разряду запретных, т. е. предметов, которые иметь в зоне запрещено. Ситуация сродни секрету Полишинеля. Все знают, что эти вещи — запрет, но у всех они есть (да и как без них обходиться?), специально их никто не ищет, но если они появляются на глаза представителям администрации — их изымают. Понятно, при полном осознании, что через считанные дни они снова появятся.

У соседей потери куда более ощутимей — спортивные костюмы, кроссовки, теплые «вольные» вещи. Между прочим, арестантам разрешается иметь одежду и обувь, необходимые для занятий спортом. Значит, впереди утомительные процедуры обивания порогов у отрядника, начальника оперчасти и прочих представителей администрации. Если повезет, то кое-что из пропавшего будет где-то и обнаружено и возвращено, но скорее всего, эти вещи исчезли бесследно. Разве что всплывут в ассортименте товаров у лагерного барыги (в обмен на другие вещи, за сигареты, за наличные деньги и т. д.).

Впрочем, материальные потери от шмонов, как правило, уступают потерям моральным. В ходе каждого подобного «мероприятия» многие наши вещи не просто меняют место своего нахождения, а разбрасываются, портятся, ломаются, пачкаются. После предыдущего шмона на любом обнаруженном под кроватью полотенце красовался отчетливый отпечаток рифленой подошвы башмака кого-то из контролеров. На добрую, так сказать, память!