Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Впрочем, обо всем этом вряд ли не мог не знать начальник моего отряда капитан внутренней службы Васильев, он же Василиса. Скорее прикидывался, будто не знал. Похоже, потому и мой отказ принял безропотно, пробормотав: «Дело хозяйское…»

А мое время теперь движется совсем по-иному: считаю дни до суда, непроизвольно умножаю эту цифру на количество часов, про себя прикидываю, сколько из этого объема времени уйдет на сон, работу, всякие обязательные формальности типа приема пищи, построения и т. д. Для себя я это называю «играть в арифметику». Непозволительная слабость! Тем более что суд может все оставить на своих местах. Слаб человек, всегда ему хочется верить в лучшее, всегда он стремится надеяться на самый счастливый исход. В очередной раз командую сам себе: «Собраться, не раскисать, готовиться к самому худшему варианту развития событий!»

Двойные стандарты на каждом шагу. В поступках, в рассуждениях, в попытках трактовать «моральный кодекс порядочного арестанта», неписаный, новеем известный, никого равнодушным не оставляющий. И равных тут «мурчащим» (приблатненным) нет. С одной стороны — постоянно декларируемое жесткое деление на хорошее — плохое, порядочное — непорядочное, нормальное — ненормальное, то есть мусорское, а с другой стороны — постоянное заигрывание с этими самыми мусорами, вечные поиски дополнительных контактов с ними, неистребимое желание поддерживать с ними какие-то отношения. Объяснение, что это делается ради общих интересов, ради абстрактного эфемерного «общего», смотрится бледно. Где это «общее»? В чем и когда оно проявляется? А холуйское заглядывание в глаза, стремление выполнить всякое поручение, исходящее от любого из представителей администрации, — вот они на каждом шагу. И все наглядно, все, как говорится, в полный рост.

О чем чаще всего говорят на традиционных собраниях — чифиропитиях в отряде? О «мужицких» проблемах: нищей зарплате, произволе с поощрениями на промке, неразберихе с графиком свиданий на отряде, уже ставших неприличными масштабах «крысятничества» на том же отряде? Вовсе нет. Чаще всего на этих собраниях говорят о том, что в зону едет очередная (мусорская, понятно) комиссия, что с учетом этого «не надо провоцировать», то есть не надо допускать никаких дисциплинарных нарушений. И кто говорит? «Смотрун» и его самые близкие приближенные, люди призванные, согласно старым тюремно-лагерным принципам, на дух не переносить ничего мусорского и уж тем более не насаждать это мусорское на территории, за которую они отвечают. Давно и, похоже, бесповоротно блатной актив стал здесь придатком лагерной администрации, лишним рычагом влияния на арестантскую массу, действенным средством прессования этой самой массы.

А ситуация с «ширпотребкой» (изготовление подарков и прочих сувениров)? На промке существует целое производство, где работает куда большее количество арестантов, чем числится по официальным бумагам. Продукция «ширпотребки» для администрации предельно необходима: прежде всего, это подношения, которыми задариваются многочисленные проверяющие, что периодически наведываются в нашу зону. А еще продукция «ширпотребки» — дополнительный, очень весомый заработок для определенной (понятно, привилегированной) части администрации. За счет реализации на воле этих самых подарков-сувениров (нарды, шахматы и тд.).

Короче, «ширпотребка» — это «мусорская», трижды «мусорская» вотчина. Тем не менее большинство, подавляющее большинство, работающих здесь — «мурчащие». Выходит, в разговорах они рьяно отстаивают чистоту тюремно-лагерных традиций, а на работе умножают личный достаток этих самых «ненавистных мусоров», помогают поддержанию внешнего имиджа той же самой «мусорской» администрации в глазах многочисленных, опять же «мусорских» проверяющих.

А вот и новость из разряда иллюстраций на ту же самую животрепещущую тему двойных стандартов.

Саша Внук ушел в хлеборезы. Сытая «козлиная» должность. Факт, с одной стороны, незначительный (каждый человек выбирает здесь свой путь, и вариантов тут множество), с другой стороны, очень показательный, типичный пример этих самых пресловутых двойных стандартов, ибо до последнего времени Саша однозначно относился к категории «мурчащих», приблатненных, рьяно агитирующих за неукоснительное соблюдение всех норм тюремнолагерного кодекса. В полемику с ним я не вступал, но к его пропаганде относился скептически. Помнил, что еще в Березовке была у Внука мутная история с чужим посылочным лимитом. Что-то нахимичил, занял — не вернул, обещал — не выполнил, в итоге человек остался без «положняковой» посылки. Только в связи с переездом Внука в Свинушки эта некрасивая история позабылась и замялась. В Свинушках Внук опять «мурчал», поддакивал во всех разговорах за блатную правду, посмеивался над теми, кто воевал и хлопотал за УДО, и очень любил разглагольствовать на тему порядочности арестанта. Разумеется, при этом всякий раз подчеркивал, что у «порядочного» с мусорами никаких дел быть не может, что истинно порядочный в любую «козлиную» должность ни ногой, никогда, ни при каких обстоятельствах. А тут вдруг раз… и в хлеборезы. Непонятно, нелогично. Хотя — и понятно, и логично. Хлеборез — должность не просто «козлиная», а «козлиная» сверхсытая должность. В обязанностях лагерного хлебореза не только буханки по отрядам делить, но и маслом «диетчиков» наделять, а это уже золотое дно. С учетом давно сложившегося и вовсю процветающего на зоне черного рынка продовольствия. Значит, еще круглее будет внуковское брюшко, еще чаще будет от него разить самогоном. Ведь масло — оно для всех масло. И для арестантов, и для «мусоров», и для любого из тех, кто за «колючкой» живет.

А следом выяснилось, что должность эта упала на Сашу Внука не враз, что без малого год он ее дожидался, за нее обивал пороги кабинетов в административном корпусе. Должность — аванс. Любопытно, чем он его возвращать-отрабатывать будет?

В бараке курят круглые сутки. Всякий входящий сюда, до этого пробывший на свежем воздухе хотя бы пару часов, вынужден зажмурить глаза, а то и пускать слезу. Курят лежа и сидя на шконках, стряхивая пепел куда попало, харкая на пол, туда же бросают бычки. И вроде бы все знают, что за каждым арестантом крадется туберкулез (зеки ласково называют его — «тубик») и масса прочих недугов, что вся эта зараза распространяется в прокуренном и заплеванном помещении куда быстрее, и… тем не менее. А всякая попытка основательно проветрить место обитания обычно встречается градом возражений: «Дует», «У меня почки больные», «Холодно», «У меня радикулит», «Ух, какая холодина»…

Постоянная прокуренность и заплеванность барака объясняется не только и даже не столько бескультурьем и санитарным невежеством его обитателей. Бытует мнение, будто курение на спальном месте — своего рода символ мини-прав, своего рода подтверждение мини-свободы зека, свидетельство весьма спорного тезиса: «Мой дом — тюрьма», «Я здесь — дома, в доме что хочу, то и делаю».