Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Только один раз показалось, что мечта сбывается. Это было давно, семнадцать лет тому назад, в последнее время Андрей уже и но вспоминал об этом, не находя вокруг себя никаких подтверждений тому, что все это взаправду случилось с ним, в его собственной жизни. А может, и не с ним, может, прочел он об этом в какой-нибудь увлекательной книге, из тех, которые читаешь всю жизнь, постепенно путая повороты ее сюжета с фактами собственной биографии. Если бы не этот внезапный подарок судьбы, не эти шатания без руля и без ветрил по придунайской веселой столице, воспоминания о той давней поездке не очнулись бы в нем с почти невероятной уже явственностью. И не случайно, конечно, стало ему казаться, что бывал он уже на берегах Дуная, это семнадцать лет назад воспринятая европейская порода тотчас обнаружила себя в здешних кварталах. Да и здешние люди напоминали ему итальянцев не столько общей чернявостью и живостью, сколько вкусом к уличной жизни, к хорошей кухне, страстностью южан, спрятанной за приветливой цивилизованностью и хорошими манерами.

Да, та давняя его командировка была на юг, в Италию, в Рим и в Венецию. На конгресс Европейского общества науки отправлялась вполне представительная делегация, и Андрею вдруг предложили поехать вместе с нею в роли секретаря и переводчика профессора Кампова. Тогда ему в этом изумительном, хотя и ответственном предложении почудилась многообещающая улыбка судьбы; теперь же, отвергая мистические предпосылки, он трезво сознавал, что его просто-напросто решили п о п р о б о в а т ь. Но почему именно его, вот в чем вопрос. Разве трудно было найти для такой поездки профессиональных знатоков французского — рабочим языком конгресса по традиции, из вызова американизму, был именно французский — недавних выпускников иняза или МГИМО, ловких, пружинистых юношей, знатоков протокола и международных обычаев? Но то-то и оно, что требовался не профессиональный переводчик, не корректный и хладнокровный специалист со стороны, а именно человек из этой среды, пусть и молодой, но все же ученый, который и помимо толмаческих переложений сумеет при случае вякнуть что-нибудь от себя, о своих собственных занятиях и прожектах на будущее.

С профессором Камповым Андрей сошелся быстро, едва ли не в тот же день, когда приехал к нему в институт представиться — профессор и под старость при всех своих премиях и регалиях оставался вузовцем двадцатых годов, шумным, непочтительным к авторитетам, несдержанным на язык, ненавидящим галстуки; на его счастье, именно тогда в моду входили водолазки. Обеспокоенный непривычной миссией, Андрей немного успокоился; с таким веселым дядькой, который на второй же минуте стал обращаться к нему «старина», проблем можно было не бояться. В Шереметьеве перед отлетом Кампов представил Андрея остальным членам делегации; казахскому академику Турсуеву, похожему на японского премьер-министра из хорошего самурайского рода, философу Яфетчуку, высокому, рыхлому, некогда, видимо, тощему хлопцу, раздавшемуся со временем на академических харчах, и товарищу Чугунову из общества дружбы и культурных связей, кажется, бывшему дипломату, превосходно одетому и постриженному, с барственными манерами и постоянно чуть раздраженным лицом большого начальника. Никто вокруг в непосредственном подчинении у Чугунова не находился, раздраженность приходилось преодолевать самому, и потому, вероятно, на холеном его лице время от времени возникала гримаса вроде бы ничем не оправданного нетерпения.

Все это Андрей понял не сразу; вначале же, опьяненный комфортом итальянского самолета, древнеримской легионерской красотой стюарда, которого спервоначала он принял за командира корабля, вермутом «Кампари», запахом духов и хороших сигарет, волнами проносившимся по салону, он и впрямь почувствовал себя равноправным членом маститой делегации, этаким привычным к «дугласам» и «боингам» международным вояжером. По натуре Андрей вовсе не был нахалом, вещать, «держать площадку» было не в его обыкновении, но при всем при этом, при нормальной почтительности, с которой он держался по отношению к старшим, общаться он умел только на равных. За время полета, рассиропившись от сервиса, он, как ему показалось, уловил на мгновенье тот дух сообщничества и братства, который возникает неизбежно в каждом мужском, волею случая сложившемся коллективе, даже в банной компании, например. В общем, чувствовал себя своим человеком, не стесняясь, участвовал в разговоре, голос подавал, вставлял реплики, а иной раз даже позволял себе на мгновенье завладеть всеобщим вниманием.

Отрезвление наступило на итальянской земле, в аэропорту Фьюмичино, где делегация ждала багаж, с тем чтобы перебраться через дорогу в аэровокзал внутренних линий, и отрезвил Андрея товарищ Чугунов. В самое время, в тот самый момент, когда, очутившись на секунду в центре внимания, Андрей делился со спутниками каким-то основательным соображением.

— Вот вы тут байки рассказываете, — произнес товарищ Чугунов с раздражением, прорвавшимся сквозь корректную нетерпеливость, — а ваше дело между тем — чемоданы таскать.

Вот тут-то Андрей в мгновение ока пришел в себя. То есть само собой разумеется, что по дворовому своему воспитанию он охотно вызвался бы помочь пожилым людям, но считать таскание чемоданов своей прямой служебной обязанностью — это не умещалось у него в голове. Да и организаторы поездки, сделавшие ему столь лестное предложение, даже намеком не дали ему понять, что секретарь-переводчик — это еще и адъютант, денщик, прислуга за все, обязанный по мере сил облегчать жизнь своих патронов. Не в гордыне было дело, не в лени и уж тем более не в боязни физической работы, а в том, что, оказывается, прислуживать Андрей органически не умел. Помогать — пожалуйста, подсоблять, на подхвате быть, ассистировать, но только не прислуживать. Осознав это в одну секунду, он готов был тут же сесть в первый подходящий самолет и улететь обратно в Москву, отказавшись от невиданных итальянских чудес и расписавшись в своей профессиональной несостоятельности.

По счастью, профессор Кампов никому не обидной шуткой разрядил обстановку, после чего и Андрей вроде бы не чувствовал себя холуем, и члены делегации стеснялись отчасти вероятного барства.

Постоянная настороженность отравляла Андрею жизнь и мешала наслаждаться окружающим миром. А насладиться было чем, ведь это Венеция их окружала, настоящая, неподдельная, похожая поразительно на декорацию к спектаклю «Слуга двух господ», который Андрей так любил в детстве. Поселились они в двух шагах от площади Сан-Марко, свернуть за угол, и будьте любезны — переулок под названием Галло Кавалетто, отель «Амбассадор». Неужели тоже «Амбассадор», как и тут, на берегу голубого Дуная, не аберрация ли это, не причуды ли памяти, нет, кажется, действительно «Амбассадор». В отличие от здешнего «Амбассадора» венецианский был небогатой гостиницей, но зато очень старинной, современные удобства были буквально втиснуты в крохотные номера, окна которых выходили на канал, на стоянку гондол, на ажурные, прихотливо выгнутые мостики, каких не придумает никакой декоратор.