Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

— Вы миссис Канделарио? Та самая, которую зовут Конни?

— Канделария, — поправила она, затаив дыхание.

— Правильно. У меня есть ордер на ваш арест.

Сначала Консепсьон решила подчиниться, поскольку сейчас прежде всего надо было отвлечь внимание Бэрнса. Но она знала, что Хэм все слышит и будет огорчен, если женщина, которую он считает смелой, сдастся без борьбы.

— Но я медсестра, у меня есть поручение от больницы. — Консепсьон показала на окровавленное тряпье Маркоса: — Я должна отдать вот это.

В лице Бэрнса ничто не дрогнуло. Он лишь мельком взглянул на кровь, которую пролил, и тронул Консепсьон за плечо.

— Это может потерпеть. Пошли.

— Но откуда у вас взялся ордер на мой арест? — усмехнувшись, спросила Консепсьон. — Это уже что-то новое, que no?

Насмешка задела шерифа, и он вспылил.

— Ну, хватит. Топай, — сказал Бэрнс, довольно сильно толкнув Консепсьон.

— Какой чести я удостоилась. Подумать только — даже ордер выписали!

Идя к дверям, она думала, что бы еще такое сказать, чтобы Хэм догадался о чувствах, переполнявших ее сердце. Хорошо бы вложить в одну фразу все — гордость тем, что она сумела защитить Хэма, веру в него и в народ, радостное сознание, что она оказалась способной к… Высокие, волнующие слова теснились в мозгу Консепсьон.

Каким-то чужим голосом она спросила Бэрнса:

— В чем же меня обвиняют? В нанесении словесных оскорблений? — И засмеялась, но смех ее был каким-то искусственным и растерянным.

«Дура я, дура, — подумала она. — Только вот не знаю, кто во мне берет верх. Девчонка или старуха? А может быть, дело в том, что я слишком рано поломала свою жизнь?»

А Хэм, лежавший под кроватью, прикрывшись тряпьем, восхищался этой женщиной. Ловко она провела Боллинга! Да и его самого тоже, оставив дверь настежь открытой, так что, если б он вздумал пошевелиться, с улицы заметят малейшее его движение. Добилась своего: теперь он вынужден оставаться на месте!

Агапито Ортега вышел из здания «Пилсер билдинг» и в раздумье остановился. Он не знал больше ни одного адвоката. С тремя уже пробовал договориться, но все они отказались, ссылаясь на занятость. Агапито догадывался, что адвокаты говорили неправду; врали, наверно, все, но один из них, Сэмми — сын мистера Элвуда, — врал наверняка. Агапито знал этого Сэмми вот уже двадцать лет, с тех пор, как начал работать у его отца. Адвокатской практикой Сэмми занимался всего два года, поэтому клиентов у него не было — так говорили в городе.

Просто Агапито нечем платить, и адвокаты знали это…

Но Агапито не мог долго предаваться тягостным раздумьям. Его давно арестовали бы, если бы он жил в Ла Сьенегите: изуродованный рот Агапито — последствие аварии на шахте — делал его слишком приметным. Поэтому нечего было и думать, будто в переулке никто не обратил на него внимания.

Агапито горько сожалел, что пошел тогда на заседание Совета безработных, и, хотя плохо говорить о мертвых не полагается, обвинял в этом дядю жены. Кресенсио Армихо (мир праху его!) был сильным и горячим человеком, способным убедить всякого. Узнав о предстоящем выселении, он высказал свое возмущение людской трусостью и потребовал, чтобы Агапито подал пример мужества. Агапито был польщен тем, что его считают смелым. Всю жизнь ему вдалбливали, будто он глупее и трусливее многих; сам господь бог, казалось, соглашался с этим, обрушивая на голову Агапито одно несчастье за другим: то аварию в шахте, принесшую ему увечье, то падучую болезнь жены, то рождение глухонемого ребенка, то увольнение с работы…

Однажды Агапито уже совершил ошибку. Это было во время забастовки, когда он по совету Рамона примкнул к коммунистам; он был польщен тем, что к нему обратились, и с гордостью принял это предложение. Он не знал толком, что это за организация, и, когда его арестовали как пикетчика и под охраной отправили за колючую проволоку, Агапито честно рассказал soldados все, что ему было известно, с готовностью сознавшись в принадлежности к партии; но полицейские утверждали, что он лжет и покрывает заговорщиков, у которых хранятся оружие и динамит. В конце концов его убедили, что красные и вправду преступники, а сам он недостаточно умен для того, чтобы понять происходящее вокруг него. Когда же Агапито вышел из концлагеря, то узнал, что из партии его исключили и никто из друзей не хочет с ним разговаривать, потому что он будто бы выдал soldados некоторых товарищей вместо того, чтобы молчать и терпеть пытки, как полагается коммунисту.

С тех пор Агапито не участвовал в борьбе вплоть до последнего случая, когда испугался потерять жилище, тем более что Кресенсио заверил, будто никакая опасность ему не угрожает, ибо даже мэр города встал на сторону тех, кого выселяют.

И вот — на тебе! Агапито решил, что ему предстоят новые мучения и новое изгнание из общества…

Агапито сжал кулаки. Ну нет! Может быть, он и недостаточно умен, чтобы называться коммунистом, но он докажет им, что не только они способны хранить молчание под пытками. Они еще пожалеют о том, что исключили его. Они еще будут гордиться его мужеством так же, как он гордится мужеством Кресенсио. И если он умрет в муках, его будут оплакивать. Сотни людей придут на velorio [31] Бдение у гроба (исп.). , зажгут свечи, будут бить себя в грудь, пить mula blanca [32] Род водки (исп.). и до утра петь псалмы, а его жену будут удерживать, чтобы она не бросилась вслед за ним в могилу.

Мрачные мысли Агапито, в которых он все же находил удовольствие, были прерваны шумом двух автомобилей, подъехавших к зданию «Пилсер билдинг». Из машины вышли люди, и среди них Агапито с удивлением узнал мэра, начальника полиции и шерифов Бэрнса и Бэтта Боллингов. Они следовали за тремя мужчинами, не известными Агапито, но, очевидно, еще более важными персонами. Может быть, это президент угольной компании, губернатор штата и еще кто-нибудь?

Высокое начальство вошло в «Пилсер билдинг», не обратив никакого внимания на Агапито, но один из полицейских (фамилию его Агапито не помнил) узнал его.

— А ты почему до сих пор на свободе, Агги? — спросил полицейский и, указав на второй автомобиль, приказал: — Полезай!

— Кого, меня? — косноязычно спросил Агапито.

— Не валяй дурака. Ты Агапито Ортега, не так ли? Тебя-то мы и ищем. Полезай! — И полицейский открыл дверцу машины.

Агапито подтянул свои добела протертые на коленях джинсы и, влезая в машину, сказал:

— Я же никого не трогал.

Теперь уже было поздно думать об адвокате, и Агапито решил, что, пожалуй, лучшей защитой для него станет мужество. Эта мысль понравилась ему, и он попробовал вспомнить, не слышал ли он что-нибудь подобное прежде. Может быть, это большевистский лозунг? Ему и в голову не приходило, что мысль эта могла возникнуть у него без чьей-либо помощи.